Приобщиться реальности, развеять красно-коричневый морок постсоветизма

«Жуткие люди и жуткая идеология. Хорошо, что они никогда не победят!»
Екатерина Кускова о правом лагере русской эмиграции в преддверии второй мировой войны
В очередной раз Карпец схватился с Широпаевым. На эту, ставшую уже обычной, полемику не стоило бы обращать внимания, если бы не одна тенденция, над которой пора бы уже приоткрыть завесу. Сама эта тенденция, которая в споре между коммуно-евразийцами и национал-демократами проявляется с неумолимой жестокостью (почему я выбрал слово «жестокость» поясню позже), служит прекрасной иллюстрацией к Русскому Пост-Апокалипсису, его морфологии и психологии. Более чем уверен, что большинство незнакомых с моими работами читателей даже не поймут этих и следующих строк, что станет лишним доказательством «пост-апокалипсичности» их сознания, неспособности вникнуть в неискажённый смысл «русской идеи», за которую ещё буквально 70 лет назад (срок небольшой, учитывая, что ни у комунно-евразийцев, ни у национал-демократов своих «пантеонов» либо вообще нет, либо помещают они туда «притягивая за уши», не считаясь с историческими реалиями) сражались и погибали в застенках тысячи людей. Как ни странно, но после широкомасштабного противостояния, занявшего, по меньшей мере, полвека и вылившегося в две «горячие» фазы 1917-1921 гг. и 1941-1945 гг. именно на представителей этого аутентичного образа русской идеи (ярче всего выраженного в слове «Непримиримость») навешивают ярлыки «оторванных от реальности», как советчики, так и национал-демократы.



Так кто же Смердяков? Заретушированная родословная

Карпец, обрушиваясь на Широпаева (пока оставим его в покое, целиком сосредоточившись на первостепенном враге – советских патриотах), сравнивает того со Смердяковым, но знает ли уважаемый Владимир Игоревич, что данного сравнения в гораздо большей степени заслуживает он сам? В «Мифе XX века» Розенберг роняет следующую фразу: «Россией управляет Смердяков» (при всём негативном отношении к Розенбергу, фактически угробившим антисоветскую освободительную борьбу своей злосчастной «восточной политикой», надо признать, что это был человек русского воспитания, в совершенстве знавший русский язык и разбиравшийся в русской литературе). Карпец почему-то рассматривает этого коллективного «Смердякова» в качестве либерала, интеллигента и «быдлофоба», совершенно не задумываясь над смердяковским образом в контексте логической линии русской истории. Между тем, скрупулёзное исследование феномена «смердяковщины» безошибочно ведёт нас от пресловутой «радикальщины» 60 гг. XIX века сначало к советскому «оборончеству» 20-40 гг. (и далее по сей день) века XX, а затем к таким адептам нео-советизма как Дугин, Проханов и лично Карпец. Искусственно подстраивая под себя историю Империи, конечно, легко отождествлять неприятного литературного персонажа с излюбленным макетом врага. История, тем не менее, оперирует фактами и согласно этим фактам единственным преемником радикального революционного движения в Российской Империи стало либерально-социалистическое советофильство в эмиграции. Товарищи «красные традиционалисты» не углублялись в политическую мысль русской эмиграции. А если бы углубились, то с удивлением узнали бы, что пропагандой патриотической «эволюции» Сталина, незыблемости границ СССР, восстановления Российской Империи большевиками и прочих провокационных сентенций, изготовленных в кабинетах Лубянки и имевших целью свести на нет национально-русские силы заграницей, занимались как раз те, кто некогда подтачивал основы русского самодержавия. Для твёрдых монархистов сменовеховство было чуть ли не смертным грехом, и чёткое осознание абсолютного зла советчины вело их всё дальше от компромиссных решений эмигрантских либералов, леваков и даже некоторых формально «правых», занимавших «двойную» позицию «свержения советской власти и защиты России», к высшей степени Непримиримости. Взять хотя бы пример Николая Маркова (Маркова Второго, «Валяй-Маркова»), с первых лет своего вынужденного переезда в Германия сотрудничавшего с нацистскими «русофобами» в рамках координации действий против ненавистной Совдепии. Слова доклада, прочитанного им 4 апреля 1939 г., незадолго до начала всеевропейской драмы (и, добавим, в разгар большевистских экспериментов с памятью Александра Невского, Суворова, Минина и Пожарского) как тогда, так и сегодня звучат приговором для советских Смердяковых: «Об эволюции иудо-советских истребителей могут говорить одни лишь их подлые наемники и гнусные клевреты. Среди русских только бессовестные люди могут утверждать, что излишне помогать русскому народу и его усилиям освободиться, что такая помощь извне нежелательна и даже вредна» («Новое Слово», 4 июня 1939 года, №23).
Карпец не любит Февральскую революцию, но при этом любит «живой народ», таким образом, вступая в противоречие с самим собой: в выборе между монархией и «живым народом»-богоборцем, между православной и индоевропейской идеей Белого Царя и сатанинским, хотя и «русскоговорящим» сбродом, он как и остальные красные псевдо-имперцы беспомощен. И уж не Путин, на которого подобная публика возлагает надежды на «восстановление России» (какое кощунство над самим именем России, безвозвратно погибшей в 1917 г. и добиваемой на протяжении всей советской власти), имеет громадное архетипическое сходство с «нашим Аарошей», по совместительству «национальным вождём», Керенским? Не говоря уже о том, что «диктатор» Керенский был одним из лидеров советофильства 1930 гг. (в промежуточном варианте его идеи отражались в спекулятивной формуле «Сталин лучше Гитлера»; с началом же Крестового Похода 22 июня 1941 г., Керенский окончательно перешёл на сталинские рельсы), а «диктатор» Путин не так давно заявлял о своём восхищении Февралём…
Естественно, современная квасная патриотовщина зародилась не на пустом месте. Корнями она уходит в сменовеховство, а оттуда, как ни парадоксально, прямиком в революционное движение (то самое, которое по непонятным науке причинам Карпец не жалует). Тут то и заложена «кащеева игла» коммуно-евразийского патриотизма, «тайна за семью печатями». Боязнь того, что откроется неразрывная связь между апологией советской (неважно, сталинской, путинской или, допустим, андроповской) «державности» и ненавистью к исторической имперской России. Эта боязнь столь велика, что «православные сталинисты» готовы день и ночь фехтовать с «широпаевцами», но ни словом не заикнуться о существовании «других традиционалистов», которые и представляют собой имперскую идею без красной фальши и истеричного кликушества. В самом деле, живи бы сейчас Леонтьев с Тихомировым, то не нашлось бы больших «пораженцев» и «народофобов», чем эти патриархи русского консерватизма (символично, что посвящённый Леонтьеву доклад состоялся в… 1942 г., в столице Протектората Богемия-Моравия Праге, среди русских национал-социалистов из Российского Национального и Социального Движения). Чтобы правильно «трансформировать» образ Смердяков и уразуметь, как он выглядит в наши дни, необходимо иметь перед глазами аксиому: уничижение России и русскости равнозначно восхвалению СССР и советчины. Тогда, отбросив все сомнения, мы придём к выводу, что ненавидевший Россию Смердяков в наши дни может быть только фанатичным апологетом всего «орочьего», всего советского. Соответственно, русский контрреволюционер обязан быть тотальным пораженцем, пораженцем, не знающим пощады не только к государству-зверю, но и к народу-зверю (священным коровам дугиных и карпецов!).
Отметим попутно, то, на чём, пожалуй, надо было остановиться в самом начале, а именно вопиющую несправедливость приписывания нам какого-либо «пораженчества». Диалектика оборончества-пораженчества, в общем-то, проста. Оборонец России не имеет права не быть пораженцем анти-России. Цуриков в докладе «Возможная война против СССР и позиция эмиграции» констатировал: «Нельзя быть пораженцем в отношении чуждой, антинародной, оккупационной власти. Оборонцы советской власти – суть пораженцы России» («Новое Слово», 21 июня 1936 г., № 25). Прошу обратить внимание на слово «антинародная» в характеристике советской власти. Это очень важно, т.к. связано с нашим пониманием «народа», под которым надо иметь в виду русский остаток, последних несдавшихся. Аллегория русской «народности» последние 100 лет – это одинокий Часовой, стоящий лицом к багровому закату, подобно тому римскому легионеру, не покинувшему свой пост в день извержения Везувия. Этот русский остаток и есть «малый народ», а не маленькая, осадочная частица «большого народа», каковой является советская шестидесятническая интеллигенция. Будучи всего-навсего плебейством «наверху» она ничем не отличается от плебейства «внизу»; разве что этой советской «элите» более присущ переднеазиатский тип, в то время как основная масса «большого народа», благодаря антирусской «национальной политике» коммунизма, запоминается своей скуласто-курносой внешностью. И нет большего греха перед нашим, увы, немногочисленным народом, чем поддержка «государства в пределах бывшей Российской Империи» (так именовался СССР в международных договорах, и то же самое может быть применено и к РФ). Призывая «не раскачивать лодку», эти «охранители» охраняют не русскую государственность, а ту Вавилонскую башню, которая была возведена на её руинах. Тем самым эти, с позволения сказать, «консерваторы» закрепляют завоевания антирусских революций начала XX в., продолжают дело ненавистников «царизма». Хорошим штришком здесь послужит отрывок из статьи беженца из СССР, бывшего советского лётчика Тренина, сотрудничавшего с органом И. Солоневича «Наша газета» (Солоневич был одним из самых стойких борцов против либерально-социалистической идейки о «превращении СССР в Россию», что характерно для всех русских перебежчиков из Совдепии, которые чекистской пропаганде противопоставляли личный опыт жизни в проклятой «родине»): «…в Париже, среди русской эмиграции зародилось, так называемое «оборонческое движение» – во главе какового стали люди, которые в 1905 г. – год моего рождения – всячески обороняли Россию от победы над Японией. Это те же самые, которые позднее приняли немало участия в деле разрушения единства Российской Империи. Я помню, не один и не два раза, на публичных собраниях, как в Париже, так и в других городах Франции, мне приходилось выдерживать ожесточённые схватки с вождями оборончества и их приверженцами, которые лезли из кожи вон, доказывая пресловутую эволюцию сталинского режима в сторону российского национализма (вообразите себе Карла Радека, чудесным образом превратившегося в русского патриота!), в сторону широчайших народных свобод, которые они, эти славные оборонцы, узрели в проекте сталинской конституции. Да, тогда нашему брату, русскому мужичку с Матушки Волги, действительно нелегко было состязаться с этими ультра-учёными, с полысевшими от учёности головами» («Наша Газета», 8 марта 1939 г., № 21).
На многочисленных фронтах борьбы с большевизмом в 1917-1921 гг.; сначала солдатами, а потом повстанцами; сначала в России, а потом и по всему миру: в Албании, Китае, Испании; в союзе с немцами, японцами, испанцами, американцами причастные русской традиции люди сражались против того черного пятна на карте, которое комунно-патриоты с придыханием именуют «родиной».
Беда в том, что об этом консервативно-революционном направлении русской мысли и русской пули сегодня забыли, предавшись разжиганию искусственных конфликтов между «имперцами» советской генерации (единственными наследниками «бесов» Достоевского, о чём они, правда, не догадываются, предпочитая переваливать всю «бесовщину» на плечи оппонентов) и «нацдемами», т.е. между дугинско-карпецовской анти-Россией и широпаевским «не пойми чем».
Национал-демократия – наш выкидыш
Национал-демократы, учитывая вылитый на них гнев «имперцев», заслуживают небольшой ремарки. Искушённый в вопросах Традиции взгляд заметит, что хоть «нацдемы» и являются антисоветчиками и правыми националистами, но антисоветчики и правые националисты из них какие-то выродившиеся, измельчавшие, пошедшие «незнамо куда искать незнамо что», т.е. конкретную и сильную идею «оставшихся русских» постепенно променявшие на фантастическое «Залесье». Определённо между Широпаевым с одной стороны, и Красновым, Кутеповым, Миллером, Каминским с другой (или уж Амвросием Сиверсом, чтобы нас не попрекали в ориентации исключительно на «прошлое») есть что-то общее, но наличие этого «общего» объясняется тем, что дискурс «русского сепаратизма» есть лишь вариация на тему Белой идеи, вариация неудачная, но, по крайней мере, идентифицируемая. «Соединённые Штаты России» - лишь мутное отражение «великодержавного сепаратизма» Гражданской войны: опытов Краснова (Дон), Дутова (Оренбуржье), Врангеля (Крым), Дитерихса (Приморье) и некоторых других. Первоначальный образ гораздо радикальнее копии, и уж кого-кого трудно переплюнуть в «русофобии», так это «белофашистов». «Русофобия» Широпаева противоречива из-за широпаевского демократизма; возьмём к примеру его восхищение «Болотной». Для «непримиримых» розовое «Болото» если и является чем-то положительным, то только в качестве антисистемного тарана, которым можно пробить брешь в путинской стене, но который после исполненной им функции сразу сдаётся в утиль. Ведь движущей силой протестов зимы-весны 2011/2012 была вся та же инертная масса, и канонизировать её под маркой «нового антропологического типа» не представляется нам удачной затеей; настоящая «сверхновая Русь» ещё только в зародыше и тревожить её со всяким народничеством (красно-«имперским» или розово-либеральным) не стоит. Предстоит долгий путь per aspera ad astra. В одной из своих военных статей, Краснов ставит в заголовке вопрос «Где Россия?» и сам же на него отвечает: «Там, где была она – там уничтожение всего русского, истребление интеллигенции, духовенства, учителей, уничтожение сильных и крепких людей, уничтожение казаков, домовитых и трудолюбивых крестьян и создание серенького, безличного, затравленного стада натасканных «на технику», «орабоченных» людей, штукарей стахановцев… И под ними чуть теплится, ожидая избавления, несчастный русский народ, не смеющий и слова сказать…» («На казачьем посту», 15 декабря 1944 года, № 40). Наше счастье, что эти строки были написаны. В отличие от национал-демократов, чьих идеологических предков на бескрайнем просторе русской мысли «с огнём не сыщешь» (в «Тюрьме народа» Алексей Алексеевич пытается занести в «святцы» Меньшикова, но «имперство» главы Национального Союза, видимо, заставило его свернуть эту затею, сосредоточившись большей частью на критике «евразийского проекта», а не на конструировании русского европейства) и путинских нео-сменовеховцев с более чем сомнительной «родословной» (вряд ли ГПУ-шные корни сменовеховства, оторванного не только от правой эмиграции, но и от подсоветского «народа», который не понимал зачем ему, народу, нужно защищать «антихристов», могут облагородить нынешнее евразийское движение) у белых традиционалистов есть свой «синопсис», своя «письменная» традиция. Как бы их били, не замалчивали ради «удобства» протекания игрушечных «дискуссий», но из огня и пыточных камер они всё-таки вышли живыми и теперь, когда отгремели потешные баталии одних самозванцев с другими, они готовы воткнуть в землю знамя Непримиримости.
Замалчивание
В заговоре молчания вокруг наличия у русских их законного и испытанного оружия – идеи Непримиримости и состоит неумолимая жестокость наших оппонентов. Евразийцам намного проще бороться с шаблонными «расчленителями России» (хотя мы, пожалуй, тоже в своём роде «расчленители», только расчленять нео-Совдеп мы собираемся с заключительной целью «сшить» Россию, см. отсылку к «великодержавному сепаратизму» выше), чем с теми, у кого белая имперская идея противостоит красной «державности», с теми, чья имперская гражданственность зовёт крушить и добивать псевдо-Россию (не случайно же Карпец, реагирующий почти на каждый «пост» Широпаева, никак не прокомментировал статью иерея Романа Бычкова Карпец «Русь в ожидании варягов» , по содержанию гораздо более ёмкую, чем ставшие уже чисто декларативными статьи А.А.). Вероятно, всё это звучит жутким кощунством для евразийского уха. Но, только подумайте, каким кощунством для нас, «непримиримых», звучит навязчивая советофильская идея об «элементах традиции в сталинском и брежневском СССР» и многое другое из того же арсенала. Недостижимость консенсуса (тактическое соглашение между белыми и национал-демократами, по крайней мере, допускается) делает столкновение между двумя флангами современного традиционализма неизбежным. И, надо сказать, на заунывном фоне битвы «красного имперства» с «национал-демократией», битва того же «красного имперства» с «белым имперством» будет выглядеть увлекательней и станет «возвратом на круги своя», к изначальной дискуссии о «смене вех» и «непримиримости». Уже сейчас намечается ход и аргументы противоборствующих сторон. «Красные традиционалисты» будут упрекать «белых традиционалистов» в русофобии (понимая под этим упрямое неприятие всего советского, вплоть до мелочей) и устарелости, можно предположить, что к этим упрёкам прибавятся упрёки в «сионизме» (не из-за схожести ли риторики сионистов и «последних русских»?) и «англофильстве» (упрёк в германофильстве нынче вышел из моды). Здесь гениальность замысла (выставить против авторитета Дугина и Ко не либеральных мальчиков для битья, а стальную машину «белофашизма») дивным образом совмещается с истинностью и аутентичностью ...
Конечные тезисы:
1) Подлинная генеалогия «смердяковщины» такова:
a) радикальное якобинство/утопический социализм (период: середина и вторая половина XIX в.; представители: Белинский, Герцен, Чернышевский, Добролюбов, Ткачёв и др. ) .
b) лево-либерализм/эсеровщина (период: нулевые XX в.; представители: Милюков, Чернов, Керенский, Зензинов и др.)
c) большевизм (период: с начала XX в. до мутации в «Новую Россию» в 90-ые гг.; лидеры: в представлении не нуждаются)
d) сменовеховство/советский патриотизм/возвращенство (период: 1920 – 1950-ые гг.; представители: Устрялов, Казем-Бек, граф Игнатьев, Милюков, Федотов, Бердяев, Екатерина Кускова и др.)
e) нео-евразийство/православный сталинизм/«охранительство»/«антиоранжизм» (период: с 90-ых гг. по наши дни; представители: Дугин, Калашников, Карпец, Фролов, Малер, Кургинян, Холмогоров и др.)

2) Генеалогия русской Консервативной Революции:

a) «Периклов век» Российской Империи (период: весь XIX в.; представители: Киреевский, Григорьев, Достоевский, Леонтьев, Страхов, Федоров и др.),

b) «Сумеречная» публицистика: (период: начало XX в.; представители: Розанов, Меньшиков, некоторые черносотенцы);

c) «Белая идея» и «Непримиримость»: (период: 1917 г. – 1990 гг.; представители: Ильин, Краснов, Туркул, Меллер-Закомельский, Родзаевский, Вонсяцкий, Ларионов, Перов, Деспотули, Солоневич, Хольмстон-Смысловский, Головин, Месснер и др.)

d) «Белая идея» + эволаизм + национал-социализм + панъевропеизм (период: с 90-ых гг. по наши дни; представители: Опричное Братство св. прп. Иосифа Волоцкого, ряд «независимых» публицистов).

3) «Советский либерализм» (шестидесятничество) представляет лишь тупиковую, бесперспективную ветвь развития «смердяковщины», совершенно незначительную по сравнению со «смердяковщиной» основного вектора (см. п. 1).