О правде и силе. "Левиафан" Андрея Звягинцева
Я очень не хотел смотреть фильм Андрея Звягинцева “Левиафан” на экранчике ноутбука. Я знал, что фильм снимался на Кольском. Мне случалось там бывать. И я помню, как эти места необыкновенны, величественны, неповторимы. Сейдозеро. Гул ветра над Ловозерскими тундрами. Зеленый занавес северного сияния. Трехсантимеровый иней, которым обрастают дома в Оленегорске и стоят мохнатые как медведи.
И я представлял себе, какую картинку мог сделать прекрасный оператор Михаил Кричман. Впечатление портить не хотелось. Но потом дело повернулось так, что стала высока вероятность вообще не увидеть фильм на широком экране. Сюжет мне раз десять пересказали, и в целом и в деталях. Обвинения против фильма были выдвинуты, мягко говоря, странные, часто на удивление поверхностные. И откладывать уже не имело смысла.
И я посмотрел.
После фильма остался нерастворимый осадок, горький как морская соль. И необходимость сказать несколько слов.
Юрий Гладильщиков написал: “Запад в лице Европы не понял главного: что “Левиафан” — не просто частная история о жутчайшей несправедливости, но и политическое высказывание о сути современной России: о страшном Левиафане, коррумпированном государстве без чести и совести, где церковь крышует власть, а Христос фактически приватизирован бандитами”.
Меня буквально передернуло. Речь не о том, что там понял или не понял Запад. Как правило, Запад оказывается умнее и глубже, чем о нем думают российские журналисты. Но вот как же можно говорить: “Христос фактически приватизирован бандитами”.
Я напомню: Христос - Бог и Сын Божий. Если вы в него верите, значит он создатель этого мира, в том числе и всех “приватизаторов”, и Его “приватизировать” нельзя. Если вы в Бога не верите, то его для вас нет. Так что “приватизировать” нечего. Как можно этого не понимать?
И как может “церковь крышевать власть”? От кого она эту власть крышует? От другой, конкурирующей церкви что ли? Это смешно. От народа? Да бросьте вы. От такого народа, какой показал в “Лефиафане” Звягинцев власть “крышевать” не надо. Власть с таким народом сама прекрасно справится.
Антон Долин пишет: “Парадокс в том, что основой для замысла и сценария “Левиафана” стал реальный случай – трагическая история колорадского сварщикаМарвина Джона Химейера, у которого пытался отобрать дом цементный завод. Химейер запаял себя в бульдозере и снес завод с лица земли, а потом покончил с собой”.
Потом замысел изменился. Изменился радикально. Звягинцев снял другой фильм. Совсем о другом.
Звучит музыка Филипа Гласса. Прекрасное северное море.
Герой фильма Николай Сергеев (Алексей Серебряков) поначалу всерьез собирается бороться с мэром города Прибрежный Вадимом Сергеевичем Шелевятом (Роман Мадянов), отнимающим у него дом. Вызывает своего боевого друга - московского адвоката Дмитрия Селезнева (Владимир Вдовиченков). И Дмитрий находит на мэра кучу компромата. И Дмитрию даже удается этого мэра серьезно припугнуть.
Но потом вся защита разваливается, как размокший хлеб. Жена Николая Лиля (Елена Лядова) неожиданно прыгает в постель к Дмитрию.
Дмитрий, уже сам запуганный мэром, бежит обратно в Москву, Лиля кончает с собой, а Николая обвиняют в смерти жены и сажают на 15 лет.
А месте дома Николая высится новенький храм, в котором местный красивый архиерей говорит о том, что не в силе Бог, а в правде. И звучат его слова как прямое издевательство на растоптанной несчастной семьей.
Звучит музыка Филипа Гласса. Прекрасное северное море. Титры.
Дмитрий Быков находитв сценарии какие-то неувязки и нестыковки. Но кажется, он просто невнимательно смотрел фильм. А этот фильм надо смотреть очень внимательно. И может быть, не один раз.
Быков спрашивает: почему церковь должна стоять именно на том месте, где стоит дом Николая? Или: почему Дмитрий бросает своего друга и уезжает в Москву, а мэр при этом абсолютно спокоен и не беспокоится насчет компромата, который на него Дмитрий собрал с помощью влиятельных друзей?
Всему этому есть совершенно точные объяснения в самом фильме и не надо недоумевать, а надо смотреть.
Но сначала поговорим о “стыдном бессилии”, как охарактеризовал главную тему фильма Дмитрий Быков.
Действительно, герои как-то на удивление слабы - мы, воспитанные на голливудских боевиках, ждем, что вот сейчас герой возьмет и всех замочит. Может и погибнет, но сначала такого шороху наделает, что мама не горюй.
Правда, слабы не все герои, а только “положительные”. Отрицательные весьма в силе - и местный церковный иерарх, и мэр.
Хотя американского сварщикаи нет в фильме, из-за широко растиражированных слов самого Звягинцева, он в фильме как бы присутствует - как своего рода антипод главного героя.
Сделаю небольшое отступление. В 1891 году Лев Толстой написал, одну из своих самых знаменитых статей - “О голоде”. Толстой поработал как хороший спецкорр. Он ездил по деревням, пострадавшим от неурожая, и разговаривал с крестьянами. Сцены в статье есть тяжелые. Статью долго мытарили, цензура ее не пропускала. И она вышла сначала на английском в Великобритании и в Америке. И только потом и то в урезанном виде - в “Московских ведомостях”. Толстой там, конечно, ругает и власти, и “чистую” публику. Но для меня сейчас важнее другое - то, что писатель говорит о самих крестьянах.
Толстой пишет: “"Какой же голод,— говорят представители администрации,— когда люди отказываются от работы, когда акциз, собранный в осенние месяцы нынешнего года, больше, чем за прошлый, и когда ярмарки торговли крестьянским товаром лучше всех годов. Если только послушать требования земства, то с выдачей продовольствия будет то же, что с выдачей семян в некоторых уездах, где их выдали ненуждающимся и тем только поощрили пьянство",— говорят представители администрации и — собирают подати. Так смотрит на дело администрация. И нельзя не признать справедливости такого взгляда, если рассматривать дело с общей точки зрения. Но не менее справедливы доводы земства, когда на все эти возражения оно отвечает описанием крестьянского имущества по волостям, из которого явствует, что против среднего урожая нынешний урожай ниже вчетверо и впятеро и что средств пропитания у большинства населения нет”.
То есть подступает настоящий голод, а народ, вместо того чтобы собраться со всеми силами, пьет и гуляет на ярмарках. На что он надеется? Неужели все решили дружно вымирать целыми деревнями?
Толстой описывает свой разговор с крестьянами:
“Мужики смеются и очевидно что-то такое знают, но не сказывают. Что же это такое? Неужели эти в самом деле не понимают своего положения или так надеются на помощь извне, что не хотят делать никаких усилий? Могу ошибаться, но похоже на это.
И тут я вспомнил двух немного выпивших старых мужичков Ефремовского уезда, ехавших из волостного правления…, которые на вопрос мой, как у них урожай и как они живут, отвечали мне, несмотря на то что они были из самой плохой местности,— что, слава богу, спасибо царю-батюшке, на обсеменение выдали, теперь будут выдавать и на продовольствие до заговен по 30 фунтов на человека, а после заговен — по полтора пуда.
Ведь то, что люди этой епифанской деревни не могут прожить зимы, не померев от голоду, или, по крайней мере, от болезней, происходящих от голода и дурной пищи, если они не предпримут чего-нибудь, так же несомненно, как и то, что колодка пчел без меду и оставленная на зиму, помрет к весне. Но в том-то и вопрос: предпримут они что-нибудь или нет? До сих пор похоже, что нет. Только один из них распродал все и уезжает в Москву. Остальные как будто не понимают своего положения. Ждут ли они, что им помогут извне, или они, как дети, провалившиеся в прорубь или потерявшие дорогу, в первую минуту еще не понимая всей опасности своего положения, смеются над непривычностью его. Может быть, и то и другое. Но несомненно, что эти люди находятся в таком состоянии, при котором они едва ли сделают усилия, чтобы помочь себе”.
А теперь я приведу отрывок из романа Джона Стейнбека “Гроздья гнева” . Пыльная буря уничтожила в Оклахоме весь урожай кукурузы.
“Люди выходили из домов и, потянув ноздрями опаляющий жаром воздух, прикрывали ладонью нос. И дети тоже вышли из домов, но они не стали носиться с криками по двору, как это бывает с ними после дождя. Мужчины стояли у изгородей и смотрели на погибшую кукурузу, которая быстро увядала теперь и только кое-где проглядывала зеленью сквозь слой пыли. Мужчины молчали и не отходили от изгородей. И женщины тоже вышли из домов и стали рядом с мужьями, спрашивая себя, хватит ли у мужчин сил выдержать это. Женщины украдкой приглядывались к лицам мужей, кукурузы не жалко, пусть пропадает, лишь бы сохранить другое, главное... И вот выражение растерянности покинуло лица мужчин, уступило место злобе, ожесточению и упорству. Тогда женщины поняли, что все обошлось, что на этот раз мужчины выдержат. И они спросили: что же теперь делать? И мужчины ответили: не знаем. Но это было не страшно, женщины поняли, что это не страшно, и дети тоже поняли, что это не страшно. Женщины и дети знали твердо: нет такой беды, которую нельзя было бы стерпеть, лишь бы она не сломила мужчин”.
Нет, женщины не думают о том, что правительство поможет, выдаст кукурузу на посев и на прокорм. Они, затаив дыхание, ждут того счастливого момента, когда “выражение растерянности покинет лица мужчин, уступит место злобе, ожесточению и упорству”
И мужчины берут на себя ответственность. И не важно, что мужчины не знают, что делать. Они придумают. Они спасут и женщин, и детей, и себя, лишь бы только прошла растерянность.
Замечу, что после того как Толстовская статья вышла в Америке, из-за океана пришла помощь. “В Соединенных Штатах Америки также был организован сбор средств, деятельное участие в нем принимала переводчица Изабелла Хэпгуд. 19 ноября Толстой сообщил В. В. Рахманову, что из Америки отправлены в Россию семь пароходов, груженных кукурузой. 13 (25) января 1892 г. Мак Рив, секретарьКомитета мировой торговли штата Миннесота, сообщал Толстому об организации среди мукомолов Америки сбора пожертвований мукой.” (Примечание к статье)
Наверно, и эти самые оклахомские мужчины отрывали от себя и от своих семей кукурузу и муку, чтобы послать ее в Россию, потому что они хорошо знали, что такое голод.
И вот этот безумный колорадский сварщик - наследник описанных Стейнбеком оклахомских мужчин, а Николай - наследник, тех самых “мужичков из Ефремовского уезда”.
Почему так получилось? Кто в этом виноват? Звягинцев на эти вопросы не отвечает. Просто так есть. Просто единственный ответ на любую беду - выпить водки бутылок пять, как Николай и поступает, узнав о смерти жены. И нет других ответов.
Вот только мэр Прибрежного - ни разу не наследник той администрации и царя-батюшки, которые выдавали пудами хлеб голодающим крестьянам. Такой не только не выдаст свой хлеб, он еще и чужой отнимет. И отнимает, правда не хлеб, а дом. Зачем ему этот дом? - спрашивает Быков, - Рядом места полно, да строй ты эту церковь где хочешь, какая разница? А разница есть, и она непреодолима.
Чтобы церковь для вас что-то значила - помогала или мешала - надо верить в Бога. Пускай плохо, криво, как это было у Блока? “Грешить бесстыдно, непробудно, / Счет потерять ночам и дням, И, с головой от хмеля трудной, / Пройти сторонкой в божий храм”. Но ведь прийти.
А если не верить, то церковь, конечно, влиятельная организация, но только одна из многих. ФСБ вон тоже организация влиятельная. Даже покруче будет.
Так вот мэр - этот мерзейший человек, вор, убийца, у которого руки по локоть в крови, он верит. Когда его прижимает к стенке московский адвокат и начинает ему перечислять свои требования и говорит: во-первых, выпустить Николая из кутузки.
- Ладно, - говорит мэр, - отпустим.
- Во-вторых оставить ему его дом.
И мэр спокойно и твердо отвечает:
- Это невозможно.
- А я думал для вас ничего невозможного здесь нет…
- Почти ничего. Но это невозможно.
И Дмитрий понимает - это грань, которую мэр не перейдет. Даже если будет погибать. Почему? Он этот сраный участок земли обещал местному церковному иерарху. Но в том-то и дело, что он его не самому сановитому священнику обещал - это его личный дар Богу. А это уже не “здесь”, а “там”, и этот беспринципный мэр ничего изменить не волен. Вот просто “не могу”. Тогда Дмитрий уступает и говорит о размерах компенсации:
- Неужели у вас нет трех с половиной миллионов?
На что мэр легко соглашается.
- Это найду.
Деньги найду, а дом должен быть снесен. Не для себя. Это трансцендентная ставка.
Чтобы так себя вести в Бога надо верить. И тогда понятно, почему этот мэр все время ездит к архиерею, почему он его выслушивает, и почему наконец получив от иерарха нагоняй за плохую работу: “Каждый должен проявлять свою силу на том участке, где поставлен. А всякая власть от Бога”, - мэр вдруг успокаивается. И ломает московского гостя об колено. Не убивает, а именно ломает. Ломает банально - страхом смерти, и не его смерти.
Когда Дмитрий, скрученный братками, стоит на коленях перед мэром, тот поднимает пистолет и говорит: "Может хочешь дочке передать пару слов?"
Дмитрий понимает: если они его сейчас не убьют, то дочь его всегда будет в опасности - всегда. Эти люди ни перед чем не остановятся. На что этот мэр может пойти, Дмитрий лучше всех знает - не зря же он на него компромат собирал.
И Дмитрий - а он-то в Бога не верит, он так и говорит: “Я верю в факты, я адвокат” - бросает дело, предает друга. Это его взяли за его “фаберже”, как они с Николаем весело шутили про мэра.
Мэр стреляет в сторону и уезжает с братками. Дмитрий ему больше нестрашен и неинтересен.
Последняя сцена, в которой мы видим Дмитрия, - в поезде. Он стоит перед окном в коридоре. А по проходу идет девочка с косичками, вероятно, ровесница его дочери. И Дмитрий смотрит на нее, отворачивается и трудно сглатывает слюну.
У Дмитрия его “фаберже” - не компромат, а дочь. И у него нет трансцендентной санкции, а у мэра она есть - он ее получил через архиерея, но архиерей - это только передаточное звено. Мэр верит в Бога, и потому эта санкция работает.
В 90-е годы в моей довольно-таки путаной жизни был короткий, но весьма драматический эпизод, когда мне, как и всем кто в те годы пытался заниматься бизнесом, случилось столкнуться с братками. И меня тогда очень удивило их крайне серьезное отношение не только к церкви, к обрядовой части религии, но к вере. Они, конечно, не были глубоко эрудированы в вопросах теологии. Их отношение к религии было весьма прагматическим. Но тогда я понял, что вера дает им какую-то мрачную силу. Наверно, это плохая сила. Наверно, вера должна вести человека к добру. Наверно. Но сила была. И в ней была трансцендентная составляющая.
Дмитрий Быков, как и многие говорившие о Лефиафане, видит в отношении сильных мира сего к религии одно только лицемерие. Правда в том, что это не только лицемерие.
Кажется, никто из рецензентов не вслушался в слова архиерея, звучащие в последних кадрах фильма, не принял их всерьез. А ведь он говорит буквально следующее: всякая власть от Бога, потому что власть - это сила, бессильная власть властью быть не может. А единственный источник настоящей силы - это Бог, потому что Бог - это истина.
Можно смеяться над этими поповскими штучками, называть их мракобесием, ну и т. д. Но “Лефиафан” показывает буквально на пальцах, что все именно так и есть: источник силы - вера в Бога.
“Говорю вам, если бы у вас была вера хоть с горчичное зерно и если бы вы сказали этой горе: “Передвинься оттуда сюда”, она бы передвинулась. И не было бы для вас ничего невозможного”. Св. Евангелие от Матфея 17:20. .
Можно ли быть сильным, не имея веры хоть на ползернышка, хоть на осьмушку? Можно. Но для этого нужно сначала научиться быть, а уже потом все остальное. То есть быть сильным без веры труднее несравнимо. И людей на такое способных очень мало. И требовать это от каждого просто нельзя.
Так что же тогда получается? А получается, что сила есть у архиерея, у отца Василия, который говорит Николаю об Иове, а потом идет кормить свиней хлебом, у этого бесчеловечного, страшного мэра. Если угодно они и есть положительные герои “Левиафана”.
Мэр несправедлив? У него нет совести? А мир вообще несправедлив и справедливости в имманентном мире просто нет. Это замечательно показал Иван Карамазов. Дело не в том что мир абсурден, а человек смертен. Дело в том, что он другим быть и не может.
И это не “глобальная метафизика”, как иронически замечает Быков - это самая обычная, даже обыденная жизнь человека.
Дмитрий Быков недоумевает: почему Лиля “бросается в койку” к Дмитрию? И отвечает “оно, конечно, пьяная женщина за себя не отвечает”.
Не все так просто. Лиля “бросается в койку” к Дмитрию, когда Николая забирают в кутузку. Забирают на ровном месте, безо всяких причин и объяснений. Она только что потеряла дом. У нее просто ничего нет. Она смотрит на Дмитрия, как смотрели на своих мужей стейнбековские женщины. Она ищет опору.
Ей кажется, что у Дмитрия сила есть. И он ее этим притягивает. На пикнике она почти демонстративно ложится под Дмитрия чуть ли не на глазах у мужа. Это отчаянье и это месть, это наказание Николаю за его слабость. А после мордобоя, Лиля с Дмитрием уезжают вдвоем к нему в гостиницу.
А там в ответ на вопрос Дмитрия: “Поедешь со мной в Москву?”, она спрашивает его: “Ты в Бога веришь?” А он ей повторяет: “Я адвокат, я верю в факты”.
И она понимает: он тоже не верит, как и Николай не верит. Значит и у него нет настоящей силы. Значит ее никто не защитит.
А последней каплей становится открытая ненависть пасынка Ромки - сына Николая, который обвиняет ее во всем том ужасе, который накатывает и на него. А Николай не может ее защитить даже от собственного сына. У нее больше нет опоры. И она падает. Буквально. С обрыва. В море.
Левиафан у Звягинцева - это, конечно, не народ, и даже не власть, хотя отсылка к Гоббсу, безусловно, есть. Но власть - безобразна, власть - отвратительна, а Левиафан - прекрасен. Левиафан - это сила, сила Бога. И не случайно именно Левиафана - ныряющего в бухте живого огромного кита - видит Лиля перед смертью. И уходит она к нему, под его защиту.
А живым остаются только левиафановы мертвые кости, белые, обветренные, сотни летлежащие на берегу моря, сидя рядом с которыми плачет несчастный растерзанный Ромка - сирота, без отца, без матери, мальчик, чье будущее настолько тяжело, что вглядываться туда, не хочется.
Еще раз не соглашусь с Гладильщиковым. Запад понимает. И кинокритики “Золотого глобуса” отлично понимают, о чем этот фильм. Он - о силе Бога. И если бы наша “патриотическая” критика и культурные министры не были такими зашоренными, они бы это тоже поняли, потому более русского фильма не бывает, более серьезный разговор о Боге придумать трудно.
И отвечал Господь Иову из бури, и сказал:
“Препояшь твои чресла, стань, как муж;
Я буду спрашивать, а ты отвечай!
Желаешь ли ничтожить Мой суд,
Меня обвинить, чтоб оправдать себя?
Подобна ли Божьей твоя длань
и можешь ли громами гласить, как Бог?
Так укрась же величием и славой себя,
в благолепие и блистание облекись,
излей ярость гнева твоего,
воззри на всех гордых и смири их!
Воззри на всех гордых и унизь их
и придави злых к земле,
всех их совокупно зарой во прах
и лица их мраком завесь!
Тогда и Я похвалю тебя,
что твоею десницею ты храним!”
Книга Иов. Гл. 40. пер. С, Аверинцева.
“Твоею десницею ты храним”. Только так.
Иллюстрация. Вильям Блейк. Бегемот и Левиафан.