Оригинал взят у ![]()
sergedidв Король – или бедный родственник?
sergedidв Король – или бедный родственник?Как-то раз (давно уже, в «застойные» времена) в Министерстве культуры мне случайно попалась на глаза огромная книга, толстая, inquarto, наподобие большого энциклопедического словаря, с грифом «Для служебного пользования»: «ПРОФЕССИИ В СССР». В этой книге, наряду со всевозможными специальностями, указывались и музыканты – флейтисты, кларнетисты, скрипачи и т. д. – по отдельности, но не просто как-нибудь, а наиподробнейшим образом, с мельчайшими уточнениями. Например, одна только позиция «пианист» подразделялась на четыре или пять пунктов: отдельно упоминались концертирующие исполнители, педагоги, аккомпаниаторы, и даже среди концертирующих – отдельно солисты и отдельно ансамблисты.
Внимательно просмотрев эту книгу, я с полной растерянностью обнаружил, что меня нет. То есть попросту не существует. В этой (столь подробной) книге напрочь отсутствует, даже вскользь не упоминается профессия органиста. Совсем как у М. А. Булгакова в «Мастере и Маргарите»: нет документа – значит, нет и человека. Да что там – меня! Значит, не существует и моего учителя, профессора Московской консерватории Л. И. Ройзмана, и других славных коллег... Чуть было не сказал – «многих». Но в том-то и дело, что весьма немногих: органистов в нашей стране меньше, чем космонавтов (и это не шутка, а простая статистика).
Внимательно просмотрев эту книгу, я с полной растерянностью обнаружил, что меня нет. То есть попросту не существует. В этой (столь подробной) книге напрочь отсутствует, даже вскользь не упоминается профессия органиста. Совсем как у М. А. Булгакова в «Мастере и Маргарите»: нет документа – значит, нет и человека. Да что там – меня! Значит, не существует и моего учителя, профессора Московской консерватории Л. И. Ройзмана, и других славных коллег... Чуть было не сказал – «многих». Но в том-то и дело, что весьма немногих: органистов в нашей стране меньше, чем космонавтов (и это не шутка, а простая статистика).
Тем не менее, несмотря на малочисленность, органисты в нашей стране всё-таки существуют – той книге вопреки. Но существуют – уже не вопреки, но как раз в силу тех причин, по которым не упоминаются в той книге, – на птичьих правах; причем продолжается это положение по сей день.И дело здесь отнюдь не в малом числе органистов. Причины эти лежат гораздо глубже.
Одна из причин (далеко не основная, как будет ясно из дальнейшего, но ее невозможно не упомянуть) заключается в особенностях нашей истории. Россия – это православная страна. А в нашей Русской Православной Церкви запрещены все звуки, кроме голоса человеческого. Органов – нет. И потому – нет и столь глубоких традиций, какие есть на Западе. (То ли дело, например, в Германии, где органистов, прямо скажем, не только больше, чем космонавтов, но даже в каждой деревне есть свой собственный – причем, как правило, очень неплохой и профессионально образованный.) Нет у нас и настоящей, серьезной школы. (Здесь я ни в коем случае не хочу умалить заслуг и стараний наших отечественных специалистов, в особенности тех, кто отдал всю жизнь органному делу; напротив – низкий им поклон! Но будем смотреть правде в глаза: можно говорить о северогерманской органной школе, можно о нидерландской, о французской и т. д. Но формулировку «русская органная школа» следует признать неубедительной. Когда я был на гастролях в Швейцарии, одна журналистка в Базеле польстила мне, что хотя «русский органист» звучит как «деревянное железо», мой приезд это опровергает.)
Тут очень важно предостеречь от двух вещей. Во-первых – от русофобского отношения, подхода к сказанному. Просто изложено объективное положение вещей, и нет никакой нужды в его специфической тенденциозной оценке. Во-вторых – было бы уж совсем недостойным, низким и кощунственным пытаться осуждать Русскую Православную Церковь за отвержение музыкального инструмента – пусть даже и столь распрекрасного. Находятся люди, высказывающие незрелые суждения со ссылками на Священное Писание, на Псалтирь, где упоминаются «музыкальные орудия», «струнные» и «духовые» (например, Псалом 32, 2 – «Славьте Господа на гуслях»; 70, 22; 80, 3; 91, 4; 97, 5; 146, 7; 149, 3); в особенности же – на Псалом 150 – «Хвалите Бога», ст. 3 – 5: «Хвалите Его со звуком трубным, хвалите Его на псалтири и гуслях. Хвалите Его с тимпаном и ликами, хвалите Его на струнах и органе. Хвалите Его за звучных кимвалах, хвалите Его на кимвалах громогласных». Напрасно судят они поспешно, воспринимая эти слова поверхностно и примитивно. Гораздо уместнее обратить особое внимание на п е р в ы й Псалом, на самое начало, на самый первый его стих! (Впрочем, Русская Православная Церковь не нуждается в моей защите. Она, слава Всевышнему, и так стоит крепко. И стоять будет. И ныне, и присно, и в день вечный. Аминь.)
Никогда Русская Православная Церковь не препятствовала художественному органному музицированию! Никогда не мешала она культуре, тем более – академического направления, но, напротив, всегда поощряла ее сохранение и процветание. Еще до того, как сатанисты «отделили» Церковь от государства, органные концерты устраивались и в доме князя В. Ф. Одоевского, и у В. А. Хлудова – в особняке на Большой Никитской (орган F. Ladegast, 1868); и Московской консерватории был подарен самый лучший и самый дорогой по тем временам орган с Всемирной выставки в Париже 1900 года, посвященной началу нового века. Не говоря уж о том, что на внутренней стене храма св. Софии в Киеве до сих пор бережно сохраняется древнейшая фреска, на которой изображен орган с органистом, играющим вместе с другими музыкантами (здесь и флейта, и старинная арфа, и др.). Конечно, Православие исторически обусловило положение органа в нашей стране, особенно по сравнению с западными странами. Но было бы большим заблуждением именно в этом видеть корень всех бед. А упрекатьв них Православие – еще и большим грехом.
Основная, главная причина органных (как и многих, многих других) несчастий – это советская власть. Ведь орган – инструмент церковный (хоть и неправославный). А большевики – воинствующие атеисты. Не случайно в 660 году от Рождества Христова римский папа Виталиан специальным вердиктом ввел орган в католическую церковь. Нужно ли рассказывать, какое колоссальное воздействие на души прихожан оказывают его звуки!
Вполне дурацкий случай, но весьма показательный. Когда я отбывал воинскую обязанность, ко мне однажды прибежал с вытаращенными глазами побывавший на органном концерте замполит (знавший о моей «гражданской специальности») и изрек буквально следующее: «Да-а... Если бы я был генеральным секретарем, я бы в обязательном порядке ввел на все партсобрания орган! И тогда бы у меня все стали убежденными коммунистами!»
И разве могли с этим примириться большевики – в принципе! (И уж, конечно, ими двигали побуждения отнюдь не православного свойства. Они с не меньшим рвением преследовали и запрещали духовные произведения Бортнянского, Чайковского, Рахманинова...) После октябрьского переворота 1917 года орган и органное музицирование в нашей стране на протяжении 40 лет были практически под запретом. Известно, например, что нашего органного патриарха, профессора А. Ф. Гедике неоднократно вызывали в НКВД, и делали выговор за «религиозную пропаганду», и угрожали расправой... В первый раз после этого почти полувекового периода зарубежный органист приехал к нам на гастроли только в 1957 году. И только с этого момента – очень понемногу, очень постепенно – власти «смягчились», и началась установка новых органов (и реставрация старых) в концертных залах (в основном – в крупных городах, в столицах союзных республик), и стали открываться в консерваториях органные классы. Но учиться в них разрешалось только тем, кто поступил в консерваторию по какой-то другой специальности (при этом постоянно подчеркивалось: «для ознакомления», «во-вторых», «факультатив» и т. п.). Поступать же в консерваторию по специальности «орган», равно и как учиться по этому предмету как по специальному, и окончить консерваторию «только» по органу – невозможно. Запрещено!
Анекдотический факт: когда я оканчивал консерваторию как органист (и как пианист, разумеется, иначе бы не видеть мне органа, как своих ушей! но душа моя в большей степени лежала к органу, нежели к фортепьяно, и это понимали и признавали все) – в ответ на мою просьбу ректор Московской консерватории А. В. Свешников специально спрашивал разрешения у министра культуры Советского Союза написать в дипломе «орган и фортепьяно», а не «фортепьяно и орган», поставив орган на первом месте! В виде исключения!
Так «король музыкальных инструментов» (определение В. А. Моцарта) оказался на положении бедного родственника. Услышав о таком порядке (хочется взять это слово в кавычки, потому что такое обращение с королем как раз непорядочно), люди изумлялись, многие не верили. Уже т о г д а .
Ах, если бы это было одной из частностей нашей многострадальной истории, если бы всё это было в прошлом!.. (Тогда бы я, наверное, не стал писать об этом вообще.) В том-то всё и дело, что «порядок»этот действует и сегодня!Его (как и многие другие установки советского периода) «никто не отменял». Для того, чтобы в этом смысле что-нибудь у нас сдвинулось, по меньшей мере на горе должен свистнуть рак!
Как же прикажете удивляться т е п е р ь ! Этому, действительно, трудно поверить! Увы: верить приходится (а нашему брату-органисту – не только верить, но и по-прежнему довольствоваться вполне материальными результатами «наиболее передовых идей»)...
Нужно ли объяснять, что между победившим пролетариатом с НКВД во главе и советским чиновником (пусть даже последний и обходится уже без расстрелов, без крови) – прямая причинно-следственная связь! В особенности – в сфере духовной...
В консерваторском курсе на композиторском факультете обязательно изучается инструментоведение. Разумеется, чтобы сочинять, композитор должен знать, д л я ч е г о он сочиняет, как это устроено. Все инструменты изучаются весьма подробно. Кроме органа! И здесь его обходят стороной – либо касаются очень поверхностно. По тем же самым причинам.И здесь тоже – речь идет о сегодняшнемположении вещей, до сих пор сказываются всё те же последствия. Нередко композиторы, сталкиваясь с органом, оказываются совершенно беспомощными, делают безграмотную запись (даже пишут несуществующие ноты, так как не знают диапазона органа по написанию, – и это с высшим музыкальным образованием!).
Параллельно всему этому – и всему вопреки – органное дело в нашей стране развивалось. Медленно, но неуклонно. Появлялись всё новые инструменты. Посещение органных концертов стало модным. (Может быть, еще в советское время чиновники «смилостивились» также и потому, что концерты делали хорошие сборы.) Появлялось всё больше органистов (по-прежнему столь же необоснованных юридически, подвешенных между небом и землей). Открылся орган и органный класс в музыкальном училище, что в Мерзляковском переулке (впервые не в консерватории, а в среднемучебном заведении; но и туда поступить по органунельзя и сегодня; как нельзя – и сегодня – даже тем, кто окончил пооргану училище, поступать в консерваторию по органу:действует всё тот же идиотский советский «порядок»!). Продолжает органное дело развиваться и теперь. Появились органы и органные классы уже и в детских музыкальных школах (т. е. уже и в низшем, начальном звене; хотя – устал повторять – ребенок, окончивший музыкальную школу по органу, будь он хоть семи пядей во лбу, не имеет правапоступать по органув училище!).
Первоначально – когда органный класс был только в консерватории – этому еще можно было найти какое-то объяснение: чтобы органисту поступать в консерваторию в качестве органиста – откуда было ему взяться? (Не могло быть тогда и иностранных абитуриентов, так как действовал «железный занавес».) Но даже и в то время понять это можно было лишь отчасти (если полностью отвлечься от прелестей коммунистического режима): поступить невозможно – но окончить-то почему нельзя? Не говоря уж о том, что это – в принципе неправовое положение: кому какое дело ю р и д и ч е с к и , «откуда» взялся органист (мало ли каких самородков являла Русская земля), – если он «взялся», и если он может, и хочет, и талантлив? Это – первоначально. Ну, а теперь-то, наконец, доколе вся эта чушь будет продолжаться?!
Традиционно орган всегда был «приписан» к фортепьяно, к фортепьянному факультету (хотя, повторяю в сотый раз, далеко не на равных правах; и – в двухсотый – по сю пору, и сегодня тоже). И традиционно органисты с этим соглашались, рады были хоть где-то притулиться, хоть где-то числиться, пусть бедным родственником, но не совсем уж бездомным. (Бедный Л. И. Ройзман! Он всю жизнь боялся! Именно в этом смысле он всегда «отстаивал мысль об общности всех клавишных инструментов»... Он многажды повторял мне, что нас «в любой момент могут арестовать»... Он твердил до самого конца, что западные органисты плохие, потому что они церковные, и только советские хорошие, потому что «чисто светские» и «чисто концертные»... Он был комичен, когда говорил о «нашем особом, отличном от западного, пути»!.. Прости Господи мою грешную душу... И не замечал, что самым «плохим» органистом у него оказывался Иоганн Себастьян Бах, потому что более церковногоорганиста представить себе невозможно...)
Однако, если уж обсуждать тему всерьез, невозможно обойти следующее. Помимо всего, о чём говорилось до сих пор, помимо всех юридических, правовых, идеологических, политических и религиозных аспектов – и независимо от них – между органом и фортепьяно в узко-профессиональном,специальном плане лежит огромная, бездонная пропасть. (Это отдельная большая тема, поэтому упоминаю здесь о ней лишь вскользь и кратко.) Иметь это в виду необходимо потому, что последствия также и с этим связанных заблуждений (довольно распространенных) тоже сказываются на положении органа, так сказать, социальном, на его статусе. Чаще всего в заблуждение вводит одинаковое расположение нот на клавиатуре. Но то, что на этой самой клавиатуре надобно делать– речь идет о фразировке, и, главное, способах ее достижения, о музыкальной артикуляции, агогике, риторике, и о многих других специфических тонкостях, – это на органе и на фортепьяно вещи не только совершенно разные, но часто именно даже диаметрально противоположные. (Из всех различий между этими двумя инструментами богатство регистровых красок и необходимость играть ногами на педальной клавиатуре – суть различия самые незначительные, самые несущественные.Очередному распространенному заблуждению вопреки.) Почему это важно здесь, в данном контексте? А потому, что учиться на органе приходят чаще всего, в основном, пианисты, уже с определенными навыками – на месте которых должны были бы быть навыки столь же основательные, но качественно, принципиально иные, а то и противоположные. И вот, только теперь, с появлением органа в школах забрезжила слабая надежда, что и у нас станет, наконец, возможным то, что так естественно и само собой разумеется во всём остальном мире: просто быть органистом! (Нужно только, чтобы на горе свистнул рак...)
И еще об одном, очень важном. В последнее время такое же распространение, как орган, в детских школах в том числе, получает, наконец-то, и клавесин. (С той лишь разницей, что ему, к счастью, не пришлось выдерживать «борьбу с религией».) Прекраснейший инструмент! Без которого немыслимо настоящее, подлинное знакомство с наследием великих старых мастеров, того же И. С. Баха! Отраднейшее явление! Но и здесь, оказывается, подстерегают нас заблуждения – нелепые уже настолько, что в сравнении с ними бледнеют все прочие. (Сейчас мне придется «открывать Америку», говорить об элементарных прописных истинах, известных не одно столетие. Но я вынужден это делать, потому что, как ни парадоксально, этого не понимают даже некоторые формально непосторонние люди.)
Если между органом и фортепьяно практически нет ничего общего (за исключением одинаковых клавиш – невзирая на всякие глупости, когда высказываются некомпетентные суждения), то между органом и клавесином нет – и быть не может – ничегоразного!Можно сказать, что клавесин – это как бы маленький струнный орган. Исполнительские приемы (те же специфические тонкости, о которых говорилось) на органе и клавесине не просто аналогичны, но абсолютно идентичны,тождественны.Каждый (настоящий, разумеется) органист – автоматически также и клавесинист.Уметь играть на органе и не уметь играть на клавесине физически невозможно. Это – нонсенс. То же самое, что уметь играть нарояле, но не уметь играть на пианино. Правда, конечно, бывает на практике не являющийся органистом клавесинист, предпочитающий более узкую специализацию (например, Ванда Ландовская не играла на органе), но это нисколько не умаляет названную мною истину, касающуюся самого предмета. Провозглашать подобные азы было бы даже неловко, если бы не систематически наблюдаемые факты. Какая-нибудь филармония (провинциальная) либо какое-то учебное заведение – где уже есть орган и свой органист – собирается приобрести или приобретает клавесин. К единоначальнику – директору или художественному руководителю филармонии – подходит органист и, естественно, проявляет живой профессиональный интерес. И единоначальник (с музыкальным образованием!) говорит в ответ: «А ты-то тут при чём?» (И уже прикидывает, сукин сын, какого посадить за этот клавесин... ПИАНИСТА!)
Натурально, между клавесином и фортепьяно – та же пропасть, что и между фортепьяно и органом. И об этом тоже было бы стыдно упоминать вообще, если бы пианисты за клавесином – эти несостоятельные, тягостные, анекдотические несчастные случаи – не встречались чуть ли не на каждом шагу. (Вот из этих последних вполне могут встретиться те, кто пытается оспорить сказанное!)
О пианистах же за органомговорить не буду вовсе. Но и такое бывает!
Замечательный случай (может быть, даже уникальный исторически), показывающий, как одно и то же действие может быть злом или благом – при разных обстоятельствах. Вообще говоря, моральный релятивизм отвратителен. Но об этом исключительном случае не сказать я не могу.
Культура – благо. Музеи, библиотеки, концертные залы, картинные галереи. Искусство – возвышенно и прекрасно. Органное в том числе. Сам ему служу всю жизнь. Орган лучше звучит в соборе, в церковном помещении (да он, собственно, для него и создан), чем в концертном зале в виде коробки (настолько лучше, что, по большому счету, о «концертных» органах вообще не стоило бы говорить – Л. И. Ройзману вопреки; но это – уж очень по большому счету; хотя лично мне часто бывает непонятно, почему, собственно, счет должен быть маленьким). Инструмент сам по себе (почти каждый) – это ценность (далеко не только материальная): культурная, историческая; и даже существует понятие органостроительное искусство. Органное дело в нашей стране держится на энтузиастах – и даже фанатиках. Подвижниках. И всё это – здесь перечисленное – благо.
Разрушение храмов, поругание святынь – абсолютное зло. Не просто зло, но крайняя его степень и сатанизм. Когда большевики устраивали в разоренных храмах овощехранилища или склады запчастей для сельхозтехники, это был отчаянный, запредельный вандализм. И разорение музеев и библиотек – тоже вандализм. И когда победивший пролетариат деревянными частями органов топил печки, а трубы сдавал в «главвторцветмет» – это тоже был вандализм. И всё это – здесь перечисленное – зло.
А если в разоренном храме вместо гнилой картошки и зловонной, тухлой капусты – склад (ценных культурно и духовно) книг, это, может быть, чуть меньшее зло? А если там устроили музей? Или – картинную галерею? Еще чуть меньшее? А если (в православном храме) – концертный зал, да еще с органом, на котором звучит прекрасная (церковная!) музыка?
Известно, что когда человека лишают того, чему он посвятил жизнь и в чём его жизнь состоит, это равнозначно лишению жизни. Известно, как умирали крестьяне (настоящие, истинные, а не колхозные), когда их разоряли большевики (просто – умирали, и не надо было трудиться, их расстреливать). Мой друг и коллега профессор Роберт Кёблер всю жизнь прослужил органистом университетской церкви в Лейпциге. Там был хороший орган, о котором он говорил «мой орган», он его очень любил, и еще он говорил, что это – «самый лучший орган» (что было не совсем так и, помню, мы даже над ним подтрунивали; у органистов это бывает – свойорган кажется самым лучшим...). Когда в ГДР (всё те жекоммунисты) взорвали университетскую церковь Лейпцига (вместе с органом, он так и погиб под обломками), коллега Кёблер умер. (И не надо меня поправлять, что он умер от рака, мне известен диагноз – как его другу – раньше всех; только рак этот появился как раз после взрыва и был на редкость скоротечным – это был типичный и яркий психосоматический случай.)
В Омске стоит прекрасный храм св. Николая. Там установили орган и устроили концертный зал. Замечательным органным мастером при нём стал В. Якшин. (Органный мастер – профессия ничуть не менее редкостная, и драгоценная, и почетная, чем профессия органиста. Это не просто и не только настройщик. Настройщик по сравнению с органным мастером... всё равно, что плотник супротив столяра... ну, или всё равно, что пианист, играющий Баха, по сравнению с клавесинистом.) Якшин – не просто органный мастер. Это – один из тех самых энтузиастов, подвижников, фанатиков. Знакомством с ним мог бы гордиться любой. Золотые руки! Он украсил всё помещение, здесь и резьба по дереву, и портреты великих композиторов, и светильники... Он принимал самое деятельное участие в установке органа. А как он ухаживал за ним! Инструмент разместили в алтарной части, и за корпусом его он обустроил целую лабораторию, это был волшебный мир, своего рода «святая святых»... Тут же он тебе и кофе сварит (да какой!).
И вот настал светлый и долгожданный день, когда было принято решение о возвращении храма Русской Православной Церкви. (Несчастные! Они тщатся поставить дело – расставить акценты – так, что это онипринимают решения, что это ихблагодеяние. А у самих по домам партбилеты припрятаны – на всякий случай, а вдруг... И ведь это я слукавил: не о возвращенииговорится в их «решении», а о «передаче»! Не возвращают они то, что украли, а «жалуют от щедрот своих»!)
Узнав об этом, Якшин снял шапку (на сибирский мороз невзирая), и лицо его просветлело!
Но тут же начался вой – в том числе, если не в первую очередь, среди органистов, потерявших лишнюю «концертную площадку». И мы с Якшиным оказались в катастрофическом меньшинстве.
Катастрофическом не для нас с Якшиным, а для большинства, и в том-то именно катастрофа и состоит. Неужели трудно догадаться, чей это вой выходит из уст, используемых как инструмент, ктовоет их устами! Он – великий мастер прятаться! И, по достоверным сведениям, у него рога и копыта.
Увы, находятся люди – и их немало – блуждающие впотьмах, «борцы с вандализмом», которые протестуют против «разорения музеев» – когда возвращается и возрождается храм Божий; против возвращения Церкви чудотворных икон из Третьяковки (молчите, я люблю Третьяковку не меньше вашего, а может быть, и чуточку получше в ней разбираюсь) – с их смехотворными, гротескными доводами, что Церковь не сумеетэти (свои!) святыни сберечь технологически!
Нельзя не вспомнить здесь и всероссийский позор, когда встал вопрос о восстановлении церкви, в которой разместился театр Московского университета, и на «спасение» (а ведь это как раз путь, противоположный спасению!) «высокого искусства» поднялись такие знаменитости, что и упоминать было бы боязно – если бы была позволительна какая-нибудь боязнь, кроме одного только страха Божия!
Московская консерватория – вещь всероссийская (а если по значению – так даже и мировая, планетарная). Здесь решать федеральному Министерству культуры, уж никак не менее.
Ну, а раз уж дошло до ДМШ – есть Департамент культуры правительства Москвы, а при нём – Методический кабинет по учебным заведениям искусств. А в кабинете том – секции, в том числе фортепьянная. (Органной – нет!)Орган «приписан» к фортепьянной, но на сей раз даже не как бедный родственник, а того хуже: приписан ли вообще?!Программы – нет. И нет до сих пор официальнотакого предмета, такого инструмента в музыкальной школе, и преподается он «просто так», и директора тех школ, где есть орган, трясутся – а вдруг всё это обнаружится.Вопрос об этом поставлен уже не один год назад (в 1996-м я написал и сдал директору Методического кабинета предварительный набросок, начало недостающей программы). Решения нет до сих пор – и не исключается, что оно может быть отрицательным, что начальство может сказать, что орган не нужен, в том числе и в целях экономии бюджетных средств. Руководит фортепьянными делами Елена Ивановна Гудова, милая, симпатичнейшая, славная женщина. Но что она может, куда ей пойти – если в Россиивообще до сих пор в принципе «органа нет и неизвестно»?
У балалайки – все права! Я не против балалайки. (Надеюсь, свою приверженность русской идее и «черносотенству» я здесь достаточно продемонстрировал.) Но считаю, что орган выше балалайки (и не только потому, что сложнее устроен). И академической игра на органе может быть названа скорее, чем игра на балалайке.
Впишите орган в ту книгу!
Дайте органу права! (Для начала – хотя бы балалаешные...)
===============
Опубликовано в «Независимой газете» № 10 (2072), 21 января 2000 г., на стр. 15, в приложении «Кулиса» № 1 (44), под заголовком «Впишите орган в ту книгу!» (и с подзаголовком «Музыкальный инструмент как жертва дискриминации»).
http://www.ng.ru
А теперь – держитесь крепко и не падайте. Некий главный редактор одного очень известного, солидного и авторитетного периодического издания, прочитав это, сказал: «Но ведь большевики же не виноваты, что Русская Православная Церковь не любит орган»!
Жаль, что лишь позже, чем статья была написана и опубликована, я узнал замечательное изречение святителя Димитрия, митрополита Ростовского (1651 – 1709): «Богодухный орган – мусикии глава!» (значительно опередившее моцартовское).
Эта статья обсуждалась на коллегии Министерства культуры. И после этого органу был, наконец, придан статус отдельной, самостоятельной специальнойдисциплины. Теперь разрешается поступать в музыкальные учебные заведения по специальности «орган». И могу похвастаться, что это –не в последнюю очередь и моя заслуга.
===============
http://sergedid.livejournal.com/188176.html
Одна из причин (далеко не основная, как будет ясно из дальнейшего, но ее невозможно не упомянуть) заключается в особенностях нашей истории. Россия – это православная страна. А в нашей Русской Православной Церкви запрещены все звуки, кроме голоса человеческого. Органов – нет. И потому – нет и столь глубоких традиций, какие есть на Западе. (То ли дело, например, в Германии, где органистов, прямо скажем, не только больше, чем космонавтов, но даже в каждой деревне есть свой собственный – причем, как правило, очень неплохой и профессионально образованный.) Нет у нас и настоящей, серьезной школы. (Здесь я ни в коем случае не хочу умалить заслуг и стараний наших отечественных специалистов, в особенности тех, кто отдал всю жизнь органному делу; напротив – низкий им поклон! Но будем смотреть правде в глаза: можно говорить о северогерманской органной школе, можно о нидерландской, о французской и т. д. Но формулировку «русская органная школа» следует признать неубедительной. Когда я был на гастролях в Швейцарии, одна журналистка в Базеле польстила мне, что хотя «русский органист» звучит как «деревянное железо», мой приезд это опровергает.)
Тут очень важно предостеречь от двух вещей. Во-первых – от русофобского отношения, подхода к сказанному. Просто изложено объективное положение вещей, и нет никакой нужды в его специфической тенденциозной оценке. Во-вторых – было бы уж совсем недостойным, низким и кощунственным пытаться осуждать Русскую Православную Церковь за отвержение музыкального инструмента – пусть даже и столь распрекрасного. Находятся люди, высказывающие незрелые суждения со ссылками на Священное Писание, на Псалтирь, где упоминаются «музыкальные орудия», «струнные» и «духовые» (например, Псалом 32, 2 – «Славьте Господа на гуслях»; 70, 22; 80, 3; 91, 4; 97, 5; 146, 7; 149, 3); в особенности же – на Псалом 150 – «Хвалите Бога», ст. 3 – 5: «Хвалите Его со звуком трубным, хвалите Его на псалтири и гуслях. Хвалите Его с тимпаном и ликами, хвалите Его на струнах и органе. Хвалите Его за звучных кимвалах, хвалите Его на кимвалах громогласных». Напрасно судят они поспешно, воспринимая эти слова поверхностно и примитивно. Гораздо уместнее обратить особое внимание на п е р в ы й Псалом, на самое начало, на самый первый его стих! (Впрочем, Русская Православная Церковь не нуждается в моей защите. Она, слава Всевышнему, и так стоит крепко. И стоять будет. И ныне, и присно, и в день вечный. Аминь.)
Никогда Русская Православная Церковь не препятствовала художественному органному музицированию! Никогда не мешала она культуре, тем более – академического направления, но, напротив, всегда поощряла ее сохранение и процветание. Еще до того, как сатанисты «отделили» Церковь от государства, органные концерты устраивались и в доме князя В. Ф. Одоевского, и у В. А. Хлудова – в особняке на Большой Никитской (орган F. Ladegast, 1868); и Московской консерватории был подарен самый лучший и самый дорогой по тем временам орган с Всемирной выставки в Париже 1900 года, посвященной началу нового века. Не говоря уж о том, что на внутренней стене храма св. Софии в Киеве до сих пор бережно сохраняется древнейшая фреска, на которой изображен орган с органистом, играющим вместе с другими музыкантами (здесь и флейта, и старинная арфа, и др.). Конечно, Православие исторически обусловило положение органа в нашей стране, особенно по сравнению с западными странами. Но было бы большим заблуждением именно в этом видеть корень всех бед. А упрекатьв них Православие – еще и большим грехом.
Основная, главная причина органных (как и многих, многих других) несчастий – это советская власть. Ведь орган – инструмент церковный (хоть и неправославный). А большевики – воинствующие атеисты. Не случайно в 660 году от Рождества Христова римский папа Виталиан специальным вердиктом ввел орган в католическую церковь. Нужно ли рассказывать, какое колоссальное воздействие на души прихожан оказывают его звуки!
Вполне дурацкий случай, но весьма показательный. Когда я отбывал воинскую обязанность, ко мне однажды прибежал с вытаращенными глазами побывавший на органном концерте замполит (знавший о моей «гражданской специальности») и изрек буквально следующее: «Да-а... Если бы я был генеральным секретарем, я бы в обязательном порядке ввел на все партсобрания орган! И тогда бы у меня все стали убежденными коммунистами!»
И разве могли с этим примириться большевики – в принципе! (И уж, конечно, ими двигали побуждения отнюдь не православного свойства. Они с не меньшим рвением преследовали и запрещали духовные произведения Бортнянского, Чайковского, Рахманинова...) После октябрьского переворота 1917 года орган и органное музицирование в нашей стране на протяжении 40 лет были практически под запретом. Известно, например, что нашего органного патриарха, профессора А. Ф. Гедике неоднократно вызывали в НКВД, и делали выговор за «религиозную пропаганду», и угрожали расправой... В первый раз после этого почти полувекового периода зарубежный органист приехал к нам на гастроли только в 1957 году. И только с этого момента – очень понемногу, очень постепенно – власти «смягчились», и началась установка новых органов (и реставрация старых) в концертных залах (в основном – в крупных городах, в столицах союзных республик), и стали открываться в консерваториях органные классы. Но учиться в них разрешалось только тем, кто поступил в консерваторию по какой-то другой специальности (при этом постоянно подчеркивалось: «для ознакомления», «во-вторых», «факультатив» и т. п.). Поступать же в консерваторию по специальности «орган», равно и как учиться по этому предмету как по специальному, и окончить консерваторию «только» по органу – невозможно. Запрещено!
Анекдотический факт: когда я оканчивал консерваторию как органист (и как пианист, разумеется, иначе бы не видеть мне органа, как своих ушей! но душа моя в большей степени лежала к органу, нежели к фортепьяно, и это понимали и признавали все) – в ответ на мою просьбу ректор Московской консерватории А. В. Свешников специально спрашивал разрешения у министра культуры Советского Союза написать в дипломе «орган и фортепьяно», а не «фортепьяно и орган», поставив орган на первом месте! В виде исключения!
Так «король музыкальных инструментов» (определение В. А. Моцарта) оказался на положении бедного родственника. Услышав о таком порядке (хочется взять это слово в кавычки, потому что такое обращение с королем как раз непорядочно), люди изумлялись, многие не верили. Уже т о г д а .
Ах, если бы это было одной из частностей нашей многострадальной истории, если бы всё это было в прошлом!.. (Тогда бы я, наверное, не стал писать об этом вообще.) В том-то всё и дело, что «порядок»этот действует и сегодня!Его (как и многие другие установки советского периода) «никто не отменял». Для того, чтобы в этом смысле что-нибудь у нас сдвинулось, по меньшей мере на горе должен свистнуть рак!
Как же прикажете удивляться т е п е р ь ! Этому, действительно, трудно поверить! Увы: верить приходится (а нашему брату-органисту – не только верить, но и по-прежнему довольствоваться вполне материальными результатами «наиболее передовых идей»)...
Нужно ли объяснять, что между победившим пролетариатом с НКВД во главе и советским чиновником (пусть даже последний и обходится уже без расстрелов, без крови) – прямая причинно-следственная связь! В особенности – в сфере духовной...
В консерваторском курсе на композиторском факультете обязательно изучается инструментоведение. Разумеется, чтобы сочинять, композитор должен знать, д л я ч е г о он сочиняет, как это устроено. Все инструменты изучаются весьма подробно. Кроме органа! И здесь его обходят стороной – либо касаются очень поверхностно. По тем же самым причинам.И здесь тоже – речь идет о сегодняшнемположении вещей, до сих пор сказываются всё те же последствия. Нередко композиторы, сталкиваясь с органом, оказываются совершенно беспомощными, делают безграмотную запись (даже пишут несуществующие ноты, так как не знают диапазона органа по написанию, – и это с высшим музыкальным образованием!).
Параллельно всему этому – и всему вопреки – органное дело в нашей стране развивалось. Медленно, но неуклонно. Появлялись всё новые инструменты. Посещение органных концертов стало модным. (Может быть, еще в советское время чиновники «смилостивились» также и потому, что концерты делали хорошие сборы.) Появлялось всё больше органистов (по-прежнему столь же необоснованных юридически, подвешенных между небом и землей). Открылся орган и органный класс в музыкальном училище, что в Мерзляковском переулке (впервые не в консерватории, а в среднемучебном заведении; но и туда поступить по органунельзя и сегодня; как нельзя – и сегодня – даже тем, кто окончил пооргану училище, поступать в консерваторию по органу:действует всё тот же идиотский советский «порядок»!). Продолжает органное дело развиваться и теперь. Появились органы и органные классы уже и в детских музыкальных школах (т. е. уже и в низшем, начальном звене; хотя – устал повторять – ребенок, окончивший музыкальную школу по органу, будь он хоть семи пядей во лбу, не имеет правапоступать по органув училище!).
Первоначально – когда органный класс был только в консерватории – этому еще можно было найти какое-то объяснение: чтобы органисту поступать в консерваторию в качестве органиста – откуда было ему взяться? (Не могло быть тогда и иностранных абитуриентов, так как действовал «железный занавес».) Но даже и в то время понять это можно было лишь отчасти (если полностью отвлечься от прелестей коммунистического режима): поступить невозможно – но окончить-то почему нельзя? Не говоря уж о том, что это – в принципе неправовое положение: кому какое дело ю р и д и ч е с к и , «откуда» взялся органист (мало ли каких самородков являла Русская земля), – если он «взялся», и если он может, и хочет, и талантлив? Это – первоначально. Ну, а теперь-то, наконец, доколе вся эта чушь будет продолжаться?!
Традиционно орган всегда был «приписан» к фортепьяно, к фортепьянному факультету (хотя, повторяю в сотый раз, далеко не на равных правах; и – в двухсотый – по сю пору, и сегодня тоже). И традиционно органисты с этим соглашались, рады были хоть где-то притулиться, хоть где-то числиться, пусть бедным родственником, но не совсем уж бездомным. (Бедный Л. И. Ройзман! Он всю жизнь боялся! Именно в этом смысле он всегда «отстаивал мысль об общности всех клавишных инструментов»... Он многажды повторял мне, что нас «в любой момент могут арестовать»... Он твердил до самого конца, что западные органисты плохие, потому что они церковные, и только советские хорошие, потому что «чисто светские» и «чисто концертные»... Он был комичен, когда говорил о «нашем особом, отличном от западного, пути»!.. Прости Господи мою грешную душу... И не замечал, что самым «плохим» органистом у него оказывался Иоганн Себастьян Бах, потому что более церковногоорганиста представить себе невозможно...)
Однако, если уж обсуждать тему всерьез, невозможно обойти следующее. Помимо всего, о чём говорилось до сих пор, помимо всех юридических, правовых, идеологических, политических и религиозных аспектов – и независимо от них – между органом и фортепьяно в узко-профессиональном,специальном плане лежит огромная, бездонная пропасть. (Это отдельная большая тема, поэтому упоминаю здесь о ней лишь вскользь и кратко.) Иметь это в виду необходимо потому, что последствия также и с этим связанных заблуждений (довольно распространенных) тоже сказываются на положении органа, так сказать, социальном, на его статусе. Чаще всего в заблуждение вводит одинаковое расположение нот на клавиатуре. Но то, что на этой самой клавиатуре надобно делать– речь идет о фразировке, и, главное, способах ее достижения, о музыкальной артикуляции, агогике, риторике, и о многих других специфических тонкостях, – это на органе и на фортепьяно вещи не только совершенно разные, но часто именно даже диаметрально противоположные. (Из всех различий между этими двумя инструментами богатство регистровых красок и необходимость играть ногами на педальной клавиатуре – суть различия самые незначительные, самые несущественные.Очередному распространенному заблуждению вопреки.) Почему это важно здесь, в данном контексте? А потому, что учиться на органе приходят чаще всего, в основном, пианисты, уже с определенными навыками – на месте которых должны были бы быть навыки столь же основательные, но качественно, принципиально иные, а то и противоположные. И вот, только теперь, с появлением органа в школах забрезжила слабая надежда, что и у нас станет, наконец, возможным то, что так естественно и само собой разумеется во всём остальном мире: просто быть органистом! (Нужно только, чтобы на горе свистнул рак...)
И еще об одном, очень важном. В последнее время такое же распространение, как орган, в детских школах в том числе, получает, наконец-то, и клавесин. (С той лишь разницей, что ему, к счастью, не пришлось выдерживать «борьбу с религией».) Прекраснейший инструмент! Без которого немыслимо настоящее, подлинное знакомство с наследием великих старых мастеров, того же И. С. Баха! Отраднейшее явление! Но и здесь, оказывается, подстерегают нас заблуждения – нелепые уже настолько, что в сравнении с ними бледнеют все прочие. (Сейчас мне придется «открывать Америку», говорить об элементарных прописных истинах, известных не одно столетие. Но я вынужден это делать, потому что, как ни парадоксально, этого не понимают даже некоторые формально непосторонние люди.)
Если между органом и фортепьяно практически нет ничего общего (за исключением одинаковых клавиш – невзирая на всякие глупости, когда высказываются некомпетентные суждения), то между органом и клавесином нет – и быть не может – ничегоразного!Можно сказать, что клавесин – это как бы маленький струнный орган. Исполнительские приемы (те же специфические тонкости, о которых говорилось) на органе и клавесине не просто аналогичны, но абсолютно идентичны,тождественны.Каждый (настоящий, разумеется) органист – автоматически также и клавесинист.Уметь играть на органе и не уметь играть на клавесине физически невозможно. Это – нонсенс. То же самое, что уметь играть нарояле, но не уметь играть на пианино. Правда, конечно, бывает на практике не являющийся органистом клавесинист, предпочитающий более узкую специализацию (например, Ванда Ландовская не играла на органе), но это нисколько не умаляет названную мною истину, касающуюся самого предмета. Провозглашать подобные азы было бы даже неловко, если бы не систематически наблюдаемые факты. Какая-нибудь филармония (провинциальная) либо какое-то учебное заведение – где уже есть орган и свой органист – собирается приобрести или приобретает клавесин. К единоначальнику – директору или художественному руководителю филармонии – подходит органист и, естественно, проявляет живой профессиональный интерес. И единоначальник (с музыкальным образованием!) говорит в ответ: «А ты-то тут при чём?» (И уже прикидывает, сукин сын, какого посадить за этот клавесин... ПИАНИСТА!)
Натурально, между клавесином и фортепьяно – та же пропасть, что и между фортепьяно и органом. И об этом тоже было бы стыдно упоминать вообще, если бы пианисты за клавесином – эти несостоятельные, тягостные, анекдотические несчастные случаи – не встречались чуть ли не на каждом шагу. (Вот из этих последних вполне могут встретиться те, кто пытается оспорить сказанное!)
О пианистах же за органомговорить не буду вовсе. Но и такое бывает!
* * *
Замечательный случай (может быть, даже уникальный исторически), показывающий, как одно и то же действие может быть злом или благом – при разных обстоятельствах. Вообще говоря, моральный релятивизм отвратителен. Но об этом исключительном случае не сказать я не могу.
Культура – благо. Музеи, библиотеки, концертные залы, картинные галереи. Искусство – возвышенно и прекрасно. Органное в том числе. Сам ему служу всю жизнь. Орган лучше звучит в соборе, в церковном помещении (да он, собственно, для него и создан), чем в концертном зале в виде коробки (настолько лучше, что, по большому счету, о «концертных» органах вообще не стоило бы говорить – Л. И. Ройзману вопреки; но это – уж очень по большому счету; хотя лично мне часто бывает непонятно, почему, собственно, счет должен быть маленьким). Инструмент сам по себе (почти каждый) – это ценность (далеко не только материальная): культурная, историческая; и даже существует понятие органостроительное искусство. Органное дело в нашей стране держится на энтузиастах – и даже фанатиках. Подвижниках. И всё это – здесь перечисленное – благо.
Разрушение храмов, поругание святынь – абсолютное зло. Не просто зло, но крайняя его степень и сатанизм. Когда большевики устраивали в разоренных храмах овощехранилища или склады запчастей для сельхозтехники, это был отчаянный, запредельный вандализм. И разорение музеев и библиотек – тоже вандализм. И когда победивший пролетариат деревянными частями органов топил печки, а трубы сдавал в «главвторцветмет» – это тоже был вандализм. И всё это – здесь перечисленное – зло.
А если в разоренном храме вместо гнилой картошки и зловонной, тухлой капусты – склад (ценных культурно и духовно) книг, это, может быть, чуть меньшее зло? А если там устроили музей? Или – картинную галерею? Еще чуть меньшее? А если (в православном храме) – концертный зал, да еще с органом, на котором звучит прекрасная (церковная!) музыка?
Известно, что когда человека лишают того, чему он посвятил жизнь и в чём его жизнь состоит, это равнозначно лишению жизни. Известно, как умирали крестьяне (настоящие, истинные, а не колхозные), когда их разоряли большевики (просто – умирали, и не надо было трудиться, их расстреливать). Мой друг и коллега профессор Роберт Кёблер всю жизнь прослужил органистом университетской церкви в Лейпциге. Там был хороший орган, о котором он говорил «мой орган», он его очень любил, и еще он говорил, что это – «самый лучший орган» (что было не совсем так и, помню, мы даже над ним подтрунивали; у органистов это бывает – свойорган кажется самым лучшим...). Когда в ГДР (всё те жекоммунисты) взорвали университетскую церковь Лейпцига (вместе с органом, он так и погиб под обломками), коллега Кёблер умер. (И не надо меня поправлять, что он умер от рака, мне известен диагноз – как его другу – раньше всех; только рак этот появился как раз после взрыва и был на редкость скоротечным – это был типичный и яркий психосоматический случай.)
В Омске стоит прекрасный храм св. Николая. Там установили орган и устроили концертный зал. Замечательным органным мастером при нём стал В. Якшин. (Органный мастер – профессия ничуть не менее редкостная, и драгоценная, и почетная, чем профессия органиста. Это не просто и не только настройщик. Настройщик по сравнению с органным мастером... всё равно, что плотник супротив столяра... ну, или всё равно, что пианист, играющий Баха, по сравнению с клавесинистом.) Якшин – не просто органный мастер. Это – один из тех самых энтузиастов, подвижников, фанатиков. Знакомством с ним мог бы гордиться любой. Золотые руки! Он украсил всё помещение, здесь и резьба по дереву, и портреты великих композиторов, и светильники... Он принимал самое деятельное участие в установке органа. А как он ухаживал за ним! Инструмент разместили в алтарной части, и за корпусом его он обустроил целую лабораторию, это был волшебный мир, своего рода «святая святых»... Тут же он тебе и кофе сварит (да какой!).
И вот настал светлый и долгожданный день, когда было принято решение о возвращении храма Русской Православной Церкви. (Несчастные! Они тщатся поставить дело – расставить акценты – так, что это онипринимают решения, что это ихблагодеяние. А у самих по домам партбилеты припрятаны – на всякий случай, а вдруг... И ведь это я слукавил: не о возвращенииговорится в их «решении», а о «передаче»! Не возвращают они то, что украли, а «жалуют от щедрот своих»!)
Узнав об этом, Якшин снял шапку (на сибирский мороз невзирая), и лицо его просветлело!
Но тут же начался вой – в том числе, если не в первую очередь, среди органистов, потерявших лишнюю «концертную площадку». И мы с Якшиным оказались в катастрофическом меньшинстве.
Катастрофическом не для нас с Якшиным, а для большинства, и в том-то именно катастрофа и состоит. Неужели трудно догадаться, чей это вой выходит из уст, используемых как инструмент, ктовоет их устами! Он – великий мастер прятаться! И, по достоверным сведениям, у него рога и копыта.
Увы, находятся люди – и их немало – блуждающие впотьмах, «борцы с вандализмом», которые протестуют против «разорения музеев» – когда возвращается и возрождается храм Божий; против возвращения Церкви чудотворных икон из Третьяковки (молчите, я люблю Третьяковку не меньше вашего, а может быть, и чуточку получше в ней разбираюсь) – с их смехотворными, гротескными доводами, что Церковь не сумеетэти (свои!) святыни сберечь технологически!
Нельзя не вспомнить здесь и всероссийский позор, когда встал вопрос о восстановлении церкви, в которой разместился театр Московского университета, и на «спасение» (а ведь это как раз путь, противоположный спасению!) «высокого искусства» поднялись такие знаменитости, что и упоминать было бы боязно – если бы была позволительна какая-нибудь боязнь, кроме одного только страха Божия!
* * *
Московская консерватория – вещь всероссийская (а если по значению – так даже и мировая, планетарная). Здесь решать федеральному Министерству культуры, уж никак не менее.
Ну, а раз уж дошло до ДМШ – есть Департамент культуры правительства Москвы, а при нём – Методический кабинет по учебным заведениям искусств. А в кабинете том – секции, в том числе фортепьянная. (Органной – нет!)Орган «приписан» к фортепьянной, но на сей раз даже не как бедный родственник, а того хуже: приписан ли вообще?!Программы – нет. И нет до сих пор официальнотакого предмета, такого инструмента в музыкальной школе, и преподается он «просто так», и директора тех школ, где есть орган, трясутся – а вдруг всё это обнаружится.Вопрос об этом поставлен уже не один год назад (в 1996-м я написал и сдал директору Методического кабинета предварительный набросок, начало недостающей программы). Решения нет до сих пор – и не исключается, что оно может быть отрицательным, что начальство может сказать, что орган не нужен, в том числе и в целях экономии бюджетных средств. Руководит фортепьянными делами Елена Ивановна Гудова, милая, симпатичнейшая, славная женщина. Но что она может, куда ей пойти – если в Россиивообще до сих пор в принципе «органа нет и неизвестно»?
У балалайки – все права! Я не против балалайки. (Надеюсь, свою приверженность русской идее и «черносотенству» я здесь достаточно продемонстрировал.) Но считаю, что орган выше балалайки (и не только потому, что сложнее устроен). И академической игра на органе может быть названа скорее, чем игра на балалайке.
Впишите орган в ту книгу!
Дайте органу права! (Для начала – хотя бы балалаешные...)
===============
Опубликовано в «Независимой газете» № 10 (2072), 21 января 2000 г., на стр. 15, в приложении «Кулиса» № 1 (44), под заголовком «Впишите орган в ту книгу!» (и с подзаголовком «Музыкальный инструмент как жертва дискриминации»).
http://www.ng.ru
А теперь – держитесь крепко и не падайте. Некий главный редактор одного очень известного, солидного и авторитетного периодического издания, прочитав это, сказал: «Но ведь большевики же не виноваты, что Русская Православная Церковь не любит орган»!
Жаль, что лишь позже, чем статья была написана и опубликована, я узнал замечательное изречение святителя Димитрия, митрополита Ростовского (1651 – 1709): «Богодухный орган – мусикии глава!» (значительно опередившее моцартовское).
Эта статья обсуждалась на коллегии Министерства культуры. И после этого органу был, наконец, придан статус отдельной, самостоятельной специальнойдисциплины. Теперь разрешается поступать в музыкальные учебные заведения по специальности «орган». И могу похвастаться, что это –не в последнюю очередь и моя заслуга.
===============
http://sergedid.livejournal.com/188176.html