ugunskrusts83в "Оборонцы": вчера и сегодняПриведённая ниже статья написана в далёком 1936 году Владимиром Амфитеатровым (псевдоним: Владимир Кадышев), сыном известного публициста и писателя Александра Амфитеатрова. Сын своего отца, – сперва эталонного русского интеллигента-радикала, затем националиста, фашиста (Амфитеатровы осели в Италии и поддерживали режим Муссолини, в личной охране которого, конкретнее, в отряде «Мушкетёров Вождя», служил другой сын Амфитеатрова – Даниил) и антисемита, – Амфитеатров-младший проводит ёмкий и богатый на точные диагнозы анализ т.н. «оборончества». Для человека, больше специализирующегося на «высоких материях», такая искушенность в политике поистине удивительна. Но ещё удивительней актуальность этой статьи для нашей ситуации. Ни один приём «оборонцев» не устарел. Всё те же аляповатые попытки вырядиться в одежды «третьей силы», всё то же «поругивание» Путина при полной солидарности с ним по ключевым вопросам, наконец, та же самая ориентация на мнение «Европы» («раз Гизи и Ле Пен за Путина, то здесь уж сам Бог за Путина велел быть») при одновременном выпячивании своей «народности» (нас, настоящих «народников», т.е. сторонников скорейшего размежевания Русского Народа с чекистско-номенклатурной системой, они кличут «универсалистами» и «белыми интернационалистами»).
Нет, товарищи нео-оборонцы и нео-сменовеховцы, нас, русских националистов-народников, в путинские сети не заманишь ни шарманкой «третьей силы», ни смрадом антирусского советоидного «народа», ни оглядкой на выродившихся «европейских правых». С самого начала интернационального нашествия в 1917 г. мы держим путь вместе с нашим многострадальным народом. Мы не отбросили русские национальные идеалы даже при том, что оккупанты сумели свести численность нашего народа до минимума. Не вам учить нас любви к народу, не вам, променявшим русский народ на советскую чернь, корить нас в каком-то несуществующем «правом космополитизме». Борьба за русскость продолжится и в том случае, если во всей вселенной останется лишь один русский. Этот последний русский умрёт, сжимая в руках древко своего не украденного флага, но не пойдёт на поклон инородческой власти и выращенному ей сатанинскому «народу».
ПРИБЕЖИЩЕ
Истинная сущность так называемого оборончества полемикой вокруг интервенционной проблемы раскрывается лишь частично. Чтобы обнаружить ложь этого умонастроения до конца, – надо поставить иной вопрос:
– Вы не хотите свержения советской власти руками иностранцев? Ну, а ее падения в результате национальной революции – вам желательно?
Ответ будет чрезвычайно невразумительный.
Прямого «нет» – не скажут.
Завертятся, закрутятся, заплетут словеса лукавые: – Конечно, свержение «деспотии, достойной турецких янычар» (эта характеристика не из передовой «Часового» и не из речи на банкете РОВС, она принадлежит милюковской газете) было бы великим счастьем. Но – не следует забывать: всякое революционное действие ослабляет боеспособность страны. Поэтому, в момент иностранной угрозы нам представляется более правильной тактика выжидания и надежды на «эволюцию».
Уклончивость оборонческих ответов, разумеется, никого не обманывает: за антибольшевистской словесностью, на которую щедры оборонцы, благо она ни к чему не обязывает, – слишком ясно, слишком четко чувствуется нежелание смены режима.
О, конечно, далеко не все в большевизме оборонцам приятно. Многое им, вероятно, даже отвратительно.
Но они исходят от предпосылки, будто советская власть – подлинная защитница национального достоинства России (прибавляемую наиболее стыдливыми оговорку – «помимо своей воли» – принимать в расчет не стоит: большинство ее не помнит: в «Посл[едних] Нов[остях]», например, давным-давно отброшены все фиговые листочки), – и логический процесс неизбежно приводит их к примиренчеству с совдепами.
Действительно, революционное отношение к власти, как-никак, выполняющей национальные задачи, есть вещь психологически невозможная.
Тут допустим лишь вариант оппозиционного настроения, в стиле «эволюции» Милюкова или «второй партии» младороссов.
Правда, Сталин, пользуясь оборонцами для сеянья смуты среди эмиграции, проявляет в их отношении черную неблагодарность: никаких намерений предоставить им приятную и почетную роль «лояльной оппозиции» у него пока не заметно. Звать почтеннейшего Павла Николаевича или отважных вождей «второй партии», как «собеседников на пир», чудесный грузин, видимо, не собирается.
Но сталинская нелюбезность дела не меняет: в глазах оборонцев советская власть остается, по выражению пресловутого Лебедева, «диктатурою, установленною народом», то есть феноменом, если и не обладающим юридической законностью, то, во всяком случае, – исторически и политически легальным.
Чувства выпадения советской власти из российской государственной традиции, ощущения глубочайшей, коренной чужеродности марксизма русскому сознанию, – двух элементов, питающих пафос революционного неприятия Кремля, – у оборонцев нет.
Они не враги советов, а только – политические противники, довольно покладистые, умеренные и безобидные: поругивать Сталина готовы, но всякий переворот, с помощью или без помощи иностранцев, – все равно, – их пугает.
Причины этого явления – сложны.
Но, прежде чем перейти к их выяснению, кажется, необходимо задержаться на одном выводе, – естественном последствии позиции оборонцев.
Несмотря на всю остроту полемики, эмиграция до сих пор смотрит на них, как на «своих».
Еретики, заблуждавшиеся, но, все-таки, – не чужие, не окончательно переправившиеся «на тот берег», как сменовеховцы или возвращенцы.
Этому способствует и морок патриотической словесности, нагоняемый оборонцами на эмигрантские души: мы-де «третья сила», стоящая на особой – не советской и не эмигрантской позиции, и думающая лишь о благе родины.
Так вот: эмигрантское признание оборонцев «своими» представляется полнейшим недоразумением. Лживая шумиха пышных фраз не должна обманывать: истинным базисом оборончества является своеобразный «легализм» в отношении той власти, которую наше патриотическое сознание воспринимает как злейшего врага нашей родины. Не случайно же, в самом деле, на оборонческом собрании, после сладких речей с провозглашением твердого антибольшевизма и чуть-ли не с утверждением прямого преемства оборончества от белой борьбы, – вдруг выскакивает некто Палеолог, призывая к подчинению «народной власти».
И уж совсем не случайно признание Милюкова в письме к Солоневичу: «наше течение считает правильным литвиновский пацифизм».
А раз так, то никакой «третьей силы» видеть в оборончестве – национальная эмиграция не может и не должна. Перед нами просто люди, по тем или иным мотивам, из эмигрантского лагеря перешедшие на сторону советов, – новое, дополненное издание самого вульгарного сменовеховства.
Что же касается патриотизма, то Клюжиков и Устрялов пятнадцать лет назад тоже начали с гарцевания на коньке «любви к отечеству и народной гордости».
Чтобы выяснить причину этого явления, которое, по аналогии с Тушиным, да будет позволено назвать «перелетом», – надо присмотреться к составу оборонцев.
Компания в сей ковчег набилась пестрая: подлинно семь пар чистых и семь пар нечистых.
Но всего заметнее две группы: младороссы и представители левых, демократических течений.
Позиция первых с точки зрения здравого смысла не уяснима, как, впрочем, и вся политика этого загадочного движения.
Припоминая общеизвестную фразу историка Кайданова – «история мидян темна и непонятна», можно подумать, что младороссы решили занять в эмиграции амплуа именно этих самых темных и непонятных мидян: настолько нелогичны, противоречивы, двусмысленны младоросские действия и высказывания.
Ясно лишь одно: большевикам надо было расколоть и скомпрометировать русский монархизм.
Младороссы это задание выполнили: под их влиянием политическая линия представителей династии приняла такой загиб, что русским патриотам следовать ей никак невозможно.
Действовала тут глупость, или измена, или было понемножку того и другого, – в сущности, – не так важно: результат получается одинаковый.
Поведение левых объяснить легче. Надо только из плана эмиграционного и российского переместиться в план международный.
На площадке мавзолея, стеснившись вокруг Сталина, стоят сановники. Красная площадь залита народом. Картина получается символическая: скала на море. Вдруг буря? Что останется на скале? Быть может, поэтому все они так льнут к Сталину, так раболепствуют, так унижаются перед ним… Тут психология людей, ждущих бури на окруженной морем скале. Какие уж внутренние ссоры! У кого воля и нервы крепче, тому и подчиняются беспрекословно. А этот человек– природный атаман. Все его ненавидят, но чувствуют, если он не спасет, то уж не спасет ни кто другой.
Автор этого отрывка, М. А. Алданов, говорит о членах Совнаркома и Политбюро, а не о левых вообще, и не о «демократической эмиграции».
Но дело в том, что чувства человека, ожидающего на скале бури сейчас охватывают всю европейскую левую.
Ибо слишком ясно: все ближе и ближе час решительного столкновения, пророчески предсказанный три года назад Муссолини, – между претендентами на наследие демокапиталистической Европы, – марксизмом и тем, что объединяется в обывательском сознании под именем фашизма. Другими словами – между интернационалом и нациями. И в предчувствии этого урагана, европейская демократия, бросилась искать прибежища там же, где его ищут сталинские сателлиты: «этот человек – природный атаман; если он не спасет, то уже не спасет никто другой».
Таков смысл «единого фронта», существующего не только во Франции и в Испании (здесь он лишь получил наиболее яркое воплощение»), но охватывающего весь мир, – до нашей эмиграции включительно: оборончество левых – это русская секция «единого фронта».
Феномен, на первый взгляд – странный.
Блюмы, Эррио и Азаньи могут верить в Сталина, как в прибежище: толком они «чудесного грузина» не знают, он для них, в сущности, не столько реальность, сколько «социальный миф».
Но нашим-то, кажется, Сталин известен не понаслышке: имели достаточно эмпирического опыта, чтобы вполне оценить это сокровище и звезду международного социализма.
Почему же русские радикалы и социалисты вместо предостережения западным «товарищам», покорно впрягаются в оборончество, то есть – в «единый фронт».
Первую причину надо искать в государственном строе и политике германского правительства.
Дело в том, что русская «левизна» всегда была теснейшим образом связана с еврейством.
В эмиграции эта связь превратилась в полное совпадение: демократические круги, несмотря на наличие Милюкова, Кусковой и православнейшего И. П. Демидова, – в сущности – синоним той части еврейской радикальной интеллигенции, которая не сумела приспособиться к советской власти и ушла за рубеж.
Можно легко допустить, что этой среде, буржуазнейшей по преимуществу, далеко не любезна сталинская история и практика.
Но, подобно огромному большинству еврейства, – еврейская эмиграция из России потеряла рассудок от ненависти к национал-социализму.
И в полоумной запальчивости она готова на всякие союзы, хоть с самим чертом, – лишь бы был враг Гитлеру.
Вот почему Кулишеры и Поляковы-Литовцевы возревновали о славе русского оружия (разумеется, пока оно в руках Коминтерна): «оборончество» здесь – защитный цвет совсем иных вожделений.
Помимо этой политической причины имеется еще одно обстоятельство чисто психологическое: вековечная оторопь русского радикала перед Европой (под которой подразумевается, конечно, – лишь традиция «вечных принципов»).
Хотя, за пятнадцать лет зарубежного житья, можно было бы разглядеть, что европейская демократия состоит далеко не из орлов, и, находясь у власти, делает одни глупости, – тем не менее священный трепет варвара – ученика перед культурными учителями не испарился из русских левых.
Для них, до сих пор, всякая ерунда, исходящая из уст Эррио или даже какого-нибудь Фридриха Адлера – звучит священным глаголом:
– Magisterdixit!
На этой почве нередко происходили приключения довольно комические.
Достаточно вспомнить хотя бы наивные объяснения Керенского, когда наша демократия отказалась участвовать в организованном французскими правыми митинге против советских расстрелов и гонений на церковь. Тема митинга Керенскому казалась вполне приемлемой: протесту он сочувствовал.
Но очутиться рядом с Тетанже, сен. Готро, Жан Эрлиш, Филиппом Анрио?
«Нам слишком ценна поддержка и дружба французской демократии, чтобы мы могли рисковать их потерей, соединясь со злейшими ее врагами!» вещал бывший премьер.
Самое смешное, что этот страх перед княгиней Марьей Алексеевной, из фамусовской Москвы переселившейся на пост лионского мэра, – по существу, совершенно бескорыстен.
В чем, собственно, выразилась «ценная» поддержка, – этого Керенский, при всем желании, изъяснить не мог бы.
Когда он с Милюковым однажды попробовали пожаловаться радикал-социалистам на скверное поведение большевиков, – прием получился довольно кислый: радикал-социалисты обещали проверить сделанное им сообщение. Называть такое «ценной поддержкой», – на наш скромный взгляд, – преувеличенный оптимизм. Это скорее – «мордой об стол!» как любит выражаться эмигрантская молодежь.
Но – старая привычка холопствовать перед европейским барином у русской демократии сильнее и разума, и самолюбия.
И когда европейскую левую осенила гениальная мысль, что последним прибежищем «вечных принципов» является сталинская Москва, а посему надо образовать с нею «единый фронт», – наши не замедлили собезьяничать: возникло «оборончество».
Владимир Кадышев
«Новое слово», 2 августа 1936 г., № 31, с. 4.