Русский Пьемонт

Так уж заведено, что русский националист обязательно должен страдать гигантоманией. Видимо, на одной из «великих строек социализма» по голове русскоговорящего раба крепко заехали кувалдой – иначе как объяснить происхождение этого психического недуга у народа, которому в его-то положении меньше всего надо задумываться о «границах» и «возврате исконных территорий»... Как бы то ни было, но усидеть на двух стульях нельзя, равно как и совместить «имперские амбиции» с планом по созданию русского национального государства. Не говорить же всерьёз о фантазияхт.н. «великодержавников», мечтающих «по щучьему веленью» провернуть «национальную революцию» и спустя полчаса после её успешного завершения двинуть танки на Киев, Минск, Ригу, Таллинн и Астану. Не знаю, как с перечисленными городами, но вот с бесплатным рейсом в Гаагу у подобных «националистов» проблем уж точно не возникнет…

Впрочем, не все русские в РФ являются ушибленными на голову «соврасками». Вернее, как я уже неоднократно говорил, совраски и русские – это два разных народа, у которых разные исторические предначертания и, соответственно, разные союзники. Не время сейчас распространяться о союзниках, но вот о том, что «малому русскому народу» жизненно необходимо «малое русское государство»сказать можно и нужно.

Пока о распаде РФ говорить преждевременно. Но «другим русским», чтобы выжить, надо мыслить наперёд. Романовское правление, а затем и кровавый молох советских фараонов отбили у русского народа чувство привязанности к своему клочочку земли. Сперва крепостное право, а затем большевистская монгольщина заковали землю в оковы, занесли над ней кнут и оставили неисчислимые кровоподтеки. Слово Scholleзвучит в немецком языке почти сакрально, но на русский оно труднопереводимо. Где же та «болевая точка» Нео-Совдепа, которая могла бы сгодиться на роль русского «клочка земли»? Самый поверхностный зондаж даст знать, что лучше Кёнигсберга (советск.: Калининграда) места не найти. Но отрезанный от остальной Россиянии анклав, сепаратистские и про-европейские настроения коего давно всем известны (вспомним дело «Балтийской республиканской партии», запрещённой за пропаганду автономии) касается русского национализма лишь косвенно: Восточная Пруссия – не только не Совдеп, но и не Россия, она – оккупированная немецкая земля с экстраординарным статусом.

Оставив честь освобождения Кёнигсберга восточнопрусским патриотам как немецкого, так и русского происхождения (вторых, на данный момент едва ли не больше, чем первых), сосредоточимся на поисках более подходящей арены для «русского Пьемонта». На том же северо-западном направлении расположена земля, историческое наследие которой заштриховывается, а геополитическое значение попросту замалчивается. Между тем, если и есть регион по всем параметрам, –географическим, социальным, экономическим, культурным, –идеально подходящий для «пьемонтизации», то имя ему – Псковщина. Конечно, за фасадом космических планов и космической же глупости поводырей «большого народа» трудно оценить её сепаратистский потенциал. Но если русские носители белой идеи желают сохранить свою идентичность, то время задуматься не только о крови, но и о почве. Ведь пройти между Сциллой мультикультурного хаоса и Харибдой лубянского ура-патриотизма можно лишь твёрдо держась на ногах.

Прежде всего, бросается в глаза геополитическая уникальность Псковщины. Как и положено матричному русскому региону она является своего рода «кащеевой иглой» в чекистском псевдо-государстве. Граница с тремя странами, две из которых состоят в НАТО, водная артерия Чудского озера, связывающая область с Финским заливом, наличие территорий (Пыталовский и Печорский районы) ранее бывших в составе Латвии и Эстонии, с населением, предпочитающим служить в войсках североатлантического альянса (не секрет, что жители Печорского района, сумевшие доказать проживание их предков на данной территории до включения её в РСФСР в 1945 г. имеют право проходить воинскую службу в эстонской армии и с удовольствием используют этот шанс) – все эти с первого взгляда «мелочи» грозят придать любому конфликту, происходящему на Псковщине, международный характер.

Но есть тут и нечто другое, лежащее за гранью норм международного права. В этом нордическом великорусском регионе, вероятно, сильней всего ощущаются последствия диктата большевистского Центра над русской провинцией. За столетие советской оккупации Псковщина из богатого края превратилась в неофициальную «столицу русской депопуляции». Уничтожениехуторов (хуторское землепользование в числе прочего роднит Псковщину с Прибалтикой) большевистскими коллективизаторами привело к обезлюживанию сельской местности, сравнимому разве что сразорением Германии в результате Тридцатилетний войны (на Псковщине тоже велась своя, почти что тридцатилетняя по продолжительности война, о ней ниже). Судьбой предназначенная быть жемчужиной скандо-балтийского мира, Псковщина тихо умирает в щупальцах централистского спрута. Пробуждение же её из спячки станет подарком не только для обеспокоенных созданием собственной «Мекки»русских националистов, но и для самой Псковщины, которую лишь здоровый национализм ориентирующегося на Северную Европу «малого русского народа» способен реинтегрировать туда, откуда её изъяла банда палачей.

Есть ряд оснований утверждать, что выбор именно Псковщины в качестве плацдарма для Русской республики по образцу итальянского Пьемонта или украинской «Карпатской Сечи» (Закарпатье, находившееся в 1939 г. на стыке интересов чешских шовинистов, словацких сепаратистов, польских экспансионистов, венгерских реваншистов и большевистских поджигателей войны, было «пунктом сбора»не только для украинских сичевиков, но и для русских фашистов-автономистов карпаторусского вождя Степана Фенцика, которые, увы, не смогли воплотить свой план на практике, хотя имели на то все шансы) – не случайность, а осознанная тяга к этой «русской Галичине». Наряду с Брянщиной, Смоленщиной и Тамбовщиной она представляет наиболее антисоветский великорусский регион, где партизанство и повстанчество не прекращалось со времени батьки Булак-Балаховича вплоть до конца 1940-х гг. Но не одно только это позволяет говорить о псковской уникальности. Под русско-псковскую идентичность можно с лёгкостью подвести целый набор тезисов:

1.) Опыт существования Псковского государства с 1348 по 1510 гг., конфликтовавшего и сотрудничавшего попеременно с Ливонским орденом, Литвой, Новгородом и Москвой.

2.) Достойная альтернатива Сашке Ордынскому (Александру Невскому) в видеДовмонта Псковского, который, одерживая победы над ливонцами и литвинами, не пресмыкался перед Ордой и даже успешно громил татарские отряды.

3.) Псковская земля имеет стойкую германофильскую традицию, символическим пиком которой может считаться двуручный меч князя и небесного покровителя Пскова Всеволода-Гавриила с латинским девизом «Honorem meum nemini dabo» («Чести своей не отдам никому»), выгравированным готическими буквами на рукоятке.Но русско-германские контакты на Псковщине не ограничиваются торговыми маршрутами Средневековья, в XXвеке немцы дважды, – в 1918 и 1941-1944 гг. – спасали народ Псковской земли от вызванной большевистским разгильдяйством гуманитарной катастрофы. Так, в месяцы первой немецкой оккупации (войсками кайзера) во Псков являлись делегаты от занятых большевиками уездов с просьбой распространить немецкий контроль и на них. Видимо, для русских крестьян «прусские милитаристы» были приемлемей разнузданных банд красной Москвы.

4.) Достойная Гомера «северная Илиада» – оборона Пскова от королевских войск Стефана Батория, закончившаяся полным разгромом осаждающих.

5.) На Смутное время приходится период противостояния Пскова, выдвинувшего незаурядную региональную элиту, и Новгорода, который, будучи марионеткой в руках шведских интервентов, выполнял задачу по включению своего «младшего брата» (именно так новгородцы рассматривали непокорных псковитян) в сферу влияния шведской короны. Шведско-новгородские войска неоднократно стремились занять Псков (в 1615 г. город осаждала армия лучшего полководца Европы, – Густава Адольфа), но всякий раз терпели неудачи. Занятно, что псковичи чувствовали свою обособленность не только от восточного соседа (Москвы), но и от северного (Новгорода).

6.) Русский народ Псковщины одним из первых дал большевизму вооружённый отпор, чему кроме благосклонности немецкого командования, способствовало сильная региональная самобытность псковитян. Уже осенью 1918 г. на занятой немцами территории Псковщины развёртывался Северный добровольческий корпус, а на территории, оставшейся под большевиками, полыхало пламя народной войны. В Порховском уезде, где партизанщина достигла апогея, была образована антисоветская «Зелёная армия»и даже избрано своё правительство со столицей в деревне Ясски. О размахе боевых действий между московскими бандами и частями русско-псковской «Зелёной армии» говорят данные о потерях в ходе боёв за Никандров лес летом 1918 г. – 800 человек с обеих сторон. Уроженцами Псковской земли был укомплектован ряд русских национальных частей. Как бы не старались белорусские доброхоты сделать из атамана Булака-Балаховича прежде всегоборца за независимую Белорусь (понятно, что нами отрицается не сам «белорусский период» в бурной биографии Батьки, а именно это «прежде всего»), костяк его армии состоял из псковских партизан, сражавшихся за демократическую Россию без красных варваров и черносотенцев. Талабский полквписал славные страницы в эпопею Северо-Западной Армии. Вооружённое сопротивление на Псковщине продолжалось в 1920-1930-х, сперва силами савинковского «Народного Союза Защиты Родины и Свобода», а затем «Отрядами Зелёного Дуба» (в районах, граничащих с БССР) и «Братством Русской Правды». На НКВД-шные карательные экспедиции Псковская земля ответила массовым сотрудничеством с немцами в 1941-1944 гг. Именно во Пскове прошёл парад Гвардейской бригады РОА под национальным триколором. Наиболее германофильским слоем псковского населения во «вторую оккупацию» показали себя старообрядцы, исправно отлавливавшие московских бандитов в окрестных лесах. Возвращение советской власти сопровождалось, во-первых, массовым уходом псковского крестьянства вместе с отступающим Вермахтом и, во-вторых, расправой с теми, кто в силу каких-то причин не решился бросить родной земли. Так, в 1944 г. «за службу фашистской гадине» Красной Армией были перебиты немногочисленные жители Невеля.

7.) Последний проект восстановления псковской государственности датируется 1922 г. Тогда на ключевое значение Псковщины обратил внимание истинный русский революционер («рыцарь Третьей России», бесконечно далёкий от эсеровских и большевистских смердяковых) – Борис Савинков, перу которого, вероятно, и принадлежит документ под названием «Меморандум Организационного Штаба Псковщины». Этот план по воссозданию из пепла Псковского государства предполагал взятие Острова, Опочки и Пскова выступившими с латвийской территории боевиками, созыв вече для выработки основных законов республики, установление связи с восставшими белорусами, украинцами, карелами, военными русскими организациями заграницей и дальнейшую аккумуляцию всех антисоветских сил в этом русском мини-государстве. Между строк меморандума угадывается влияние итальянского фашизма; перед глазами русского собеседника Муссолини явно стояло дерзкое провозглашение республики Фиуме молодчиками Габриэля Д’Аннунцио. До «русского Фиуме» дела не дошло, но факт наличия такого плана говорит о том, что стратегическую важность Псковщины понимали уже в 1922 г.

8.) Причину успеха украинского национализма стоит искать в разграничении Украины на две зоны: советскую и польскую (чехословацкую и румынскую зоны с их особой спецификой трогать не будем). Именно в польской зоне, куда попала Галичина и Волынь, несмотря на репрессивные меры Варшавы, в относительной свободе формировалось интеллектуальная традиция и материальный капитал украинского движения. Русскому национализму повезло меньше: почти все этнографические земли великорусов остались в пределах СССР и были обречены на гробовое молчание. Эмигрантские организации, несмотря на их активизм и патриотическое горение, не имели возможности привить идеалы национализма коренному русскому населению. Единственное исключение, когда этнические великорусские районы оказались вне власти Коминтерна, – это Пыталовский и Печорский районы Псковщины, где в миниатюре законсервировались уклады старой России. Их общественная жизнь 1920-1940 гг. зафиксировала любопытный симбиоз эмигрантов с одной стороны, и коренных русских (крестьян, старообрядцев) с другой. Поддержка коренных жителей приграничья и контрабандная сеть по обе стороны границы позволила боевикам РОВС и БРП успешно пересекать советско-латвийскую и советско-эстонскую границы для налаживания партизанской работы. В Пыталово (Абрене), до своего закрытия латвийской полицией по жалобе советского посольства, вещала на территорию РСФСР первая антисоветская радиостанция. После 1945 г. возле Пыталова оперировало т.н. «Объединение Всероссийских Русских партизан». Сегодня, вопреки завываниям кремлёвской пропаганды, ни Латвия, ни Эстония не претендуют на отторгнутые у них после войны районы, речь идёт лишь о признании россиянской дипломатией факта оккупации этих стран и нарушения условий Рижского и Тартусского мирных договоров. Зато исторический опыт пребывания коренного русского населения в Европе (причём не в Восточной, а в Северной, – именно к ней культурно тяготеет Прибалтика) можно с выгодой использовать при создании вокруг Псковщины ореола «русской Западенщины».

В связи со всем этим возникает следующий вопрос: как сочетать псковскую региональную самобытность с белой идеей?Трансформация последней, естественный переход от «Единой и Неделимой» к «Единой, но Делимой», безусловно ведёт к симбиозу традиций исторической России и регионалистских проектов, особенно тех, чей backgroundтак или иначе пересекается с антисоветским движением (Псковщина служит здесь идеального региона, всегда бывшего на стороне «белых» и на ножах с «красными»). Белая борьба никогда не взывала к голому копированию порядков «старого режима», как и всякое национально-освободительное движение оно бросало лозунг переустройства жизни на новых социальных основах. Мы всегда выступали против демонизации Московского государства доморощенными «западниками» евразийской закваски. Но в условиях, когда негативные черты московской традиции, – макиавеллизм и этатизм (к счастью, азиатчины среди пороков Московии нет и отродясь не было), – доведены в РФ до абсурда, ничто не удерживает нас от своего рода «обновления» матрицы русской государственности в пользу внемосковитского наследия. В русском национальном сознании давно созрела потребность заменыокончательно покрасневших московских теремов на овеянные холодными ветрами башни Псковского детинца. Что ж, подлинные патриоты вечной России такую замену могут только поприветствовать. Одним из первых эту переориентацию угадал поэт и пропагандист белого движения на севере России Александр Туфанов. Знакомясь с изображением северорусской вольницы в поэме «Ушкуйники» трудно удержаться от аналогий с белым воинством, так же как и от параллелей между московской державностью и будущим большевизмом.

Так будем же и мы шагать в ногу со временем. В псковском барсе всё ещё есть силы для последнего прыжка. Грех не приблизить финальную схватку. Если царственному зверю и предначертано умереть, то не с голоду, а только в бою, захватив с собой как можно больше собак из чекистской псарни.